247 
Я намереваюсь вторгнуться в земли марсов. Моя армия наконец достигла наилучшего состояния, и я абсолютно уверен, что она проявит себя столь же великолепно, как и все прежние мои армии — во благо Рима и своего главнокомандующего.
«Ого! — подумал Сулла, чувствуя, что мурашки пробегают у него по коже. — Я никогда не слышал, чтобы старик говорил о себе в таких выражениях! "Во благо Рима и своего главнокомандующего". Какой комар зудит сейчас у него в голове? Почему он отождествляет себя лично с Римом? "Моя армия"! Не "армия Рима", а "моя армия"! Я бы и не заметил — мы все так говорим, — если бы не эта ссылка на себя как на главнокомандующего. Эпистола войдет в анналы Италийской войны. Гай Марий поставил себя на одну доску с Римом!»
Сулла быстро поднял голову и взглянул на Луция Цезаря, но если тот и отметил дерзновенную фразу, то притворился, будто ничего не заметил. А такой изощренной хитростью, по мнению Суллы, Луций Цезарь никогда не обладал. И Сулла продолжил чтение письма Мария.
Думаю, ты согласишься со мной, Луций Юлий, что нам нужна победа — полная и решительная победа — на моем театре войны. Рим назвал нашу войну против италиков Марсийской. Следовательно, мы должны победить марсов на поле боя — и по возможности разбить их так, чтобы они не смогли подняться вновь.
Теперь я могу это сделать, мой дорогой Луций Юлий, но для того, чтобы справиться с такой задачей, я нуждаюсь в услугах моего старого друга и соратника Луция Корнелия Суллы. И в двух дополнительных легионах. Я прекрасно понимаю, что ты болезненно воспримешь потерю Луция Корнелия, не говоря уже о двух легионах. Если бы я не считал это совершенно необходимым, я не стал бы просить тебя о таком одолжении. И уверяю тебя, этот перевод будет сделан не навсегда. Считай его займом, а не подарком. Мне они нужны только на два месяца.
Если ты найдешь возможным удовлетворить мою просьбу, Рим будет чувствовать себя много лучше. Прояви ко мне доброту! Если же ты такой возможности не усматриваешь, я буду вынужден остаться в Реате и придумать что-нибудь еще.
Сулла поднял голову и посмотрел на Луция Цезаря с недоумением.
— Ну и что? — спросил он, осторожно положив письмо на стол командующего.
— Конечно же, отправляйся к нему, Луций Корнелий, — безразличным тоном произнес Луций Цезарь. — Я управлюсь с Эзернией и без тебя. Гай Марий прав. Нам нужна решительная победа над марсами на поле боя. Этот южный театр военных действий — просто бойня. Почти невозможно удерживать самнитов и их союзников или собрать их в достаточном количестве в одном месте, чтобы одержать решающую победу над ними всеми. Все, что я могу сделать здесь, — это демонстрировать наше хваленое римское упорство. Здесь, на юге, нет даже возможности для решительной битвы. А на севере это должно произойти.
И снова по телу Суллы пробежали мурашки. Один из двух главнокомандующих мыслит о себе как о Риме, а другой находится в постоянном унынии, не в состоянии увидеть хотя бы маленький просвет — ни на востоке, ни на западе, ни на юге. И вот теперь он счастлив, усмотрев маленькую искорку надежды на севере! «Как мы можем добиться успеха в Кампании с таким человеком во главе, как Луций Цезарь? — спросил себя Сулла. — Боги, почему мне всегда мешает возраст? Я же лучше Луция Цезаря! Я, может быть, даже лучше, чем Гай Марий! С тех пор как я вступил в Сенат, я постоянно служу меньшим людям. Даже Гай Марий — меньший человек, потому что он не патриций, в отличие от патриция Корнелия. Метелл Свинка, Гай Марий, Катул Цезарь, Тит Дидий, а теперь еще и этот страдающий хронической депрессией отпрыск древнего рода! А кто шагает от одной удачи к другой, добывает венец из трав и в конце концов в возрасте тридцати лет получает в управление целую провинцию? Квинт Серторий. Сабинское ничтожество. Двоюродный брат Мария!»
— Луций Цезарь, мы победим! — сказал Сулла очень серьезно. — Говорю тебе, я слышу в воздухе шелест крыльев победы! Мы сотрем италиков в порошок. Побить нас в одной или двух битвах италики могут, но победить в войне — никогда! Этого не может никто! Рим — это Рим, могучий и вечный. Я верю в Рим!
— О, я тоже, Луций Корнелий, я тоже, — ответил Луций Цезарь брюзгливо. — А теперь уходи! Будь полезным для Гая Мария, поскольку, клянусь, для меня ты не слишком полезен!
Сулла встал и, уже подойдя к наружным дверям дома, где расположился командующий, вдруг повернул назад. Письмо произвело на него такое впечатление, что физическое состояние Луция Цезаря не смогло отвлечь его мысли от Гая Мария. Но теперь новое беспокойство охватило Суллу. Командующий был изжелта-бледен, апатичен, он дрожал и потел.
247 
