... 
429 
— Что я скажу… Благодарю тебя, Гай Марий! Как тщательно ты все обдумал, как много времени ты потратил на то, чтобы так ловко устроить мое будущее! — ответил мальчик голосом, лишенным каких-либо чувств, в том числе и чувства обиды. — Я прекрасно понимаю, почему ты так заботишься о моей скромной судьбе, дядя. Ничто не скроется от фламина Юпитера! Но я также скажу тебе, дядя, что ничто не сможет изменить судьбу человека и помешать ему стать тем, кем он собирается стать.
— А, так ты не сможешь выполнять все обязанности фламина Юпитера! — вскричал Марий, закипая злостью; ему вдруг страшно захотелось увидеть этого мальчика дрожащим, умоляющим, плачущим, взволнованным.
— Надеюсь, что смогу! — возмущенно отозвался Цезарь-младший. — Ты заблуждаешься на мой счет, дядя. И я совершенно искренне тебе благодарен за эту новую и поистине геркулесову задачу, которую ты мне задал. — Он взглянул на отца. — А теперь я собираюсь домой. Ты не хочешь пойти со мной, отец? Или у тебя еще остались здесь дела?
— Нет, я иду, — ответил Цезарь, внимательно посмотрев на Гая Мария. — Все в порядке, консул?
— Разумеется, — ответил Марий, провожая отца и сына через Нижний Форум.
— Мы встретимся позднее, Луций Цинна, — молвил Цезарь, прощально взмахнув рукой, — спасибо за все. Кстати, эта лошадь принадлежит легиону Гратидиана, и у меня нет для нее конюшни.
— Не беспокойся, Гай Юлий, один из моих людей позаботится о ней, — ответил Цинна, направляясь к храму Кастора и Поллукса. Настроение у него значительно улучшилось.
— Думаю, — сказал Марий, обращаясь к отцу и сыну, — мы свяжем детей брачным союзом завтра. Свадьба может быть отпразднована в доме Луция Цинны на рассвете. Великий понтифик, коллегия понтификов, коллегия авгуров и все младшие жрецы соберутся попозже в храме Великого бога для инаугурации наших новых flamen и flaminica Dialis. Посвящения придется подождать до тех пор, пока ты не оденешь мужскую тогу, молодой Цезарь, но инаугурация в любом случае будет проведена согласно обычаям.
— Благодарю тебя еще раз, дядя, — сказал мальчик.
Сейчас они проходили мимо трибуны. Марий остановился и простер руку к ужасным трофеям, окружающим трибуну оратора.
— Взгляни на это! — вскричал он радостно. — Не правда ли, впечатляет?
— Да, правда, — ответил Цезарь.
Его сын шагал большими шагами, едва ли сознавая, что кто-то идет рядом. Обернувшись, Цезарь-отец заметил, что Луций Декумий следует за ними на безопасном расстоянии. Цезарю-младшему не стоило одному приходить в это страшное место. Что же касается Цезаря-старшего, то он не любил Луция Декумия и считал вполне естественным его присутствие здесь.
— Как долго он является консулом? — неожиданно спросил сын. — Целых четыре дня? О, это кажется вечностью! Я никогда прежде не видел свою мать плачущей. Повсюду мертвые тела, детский крик, половина Эсквилина горит, забор из голов вокруг трибун, везде кровь, а его «бардаи», как он их называет, то щиплют женщин за груди, то жадно поглощают вино! Что за славное седьмое консульство! Гомер, который, должно быть, разгуливает по краю Елисейских полей, страстно желая глотка жертвенной крови, мог бы сложить гимн в честь деяний седьмого консульства Гая Мария! Ну, Рим сможет и обойтись без кровавого Гомера!
Что можно было ответить на такую обличительную речь, на такую диатрибу? Цезарь никогда по-настоящему не понимал своего сына, не понимал он его и сейчас, а потому промолчал.
Мальчик вбежал в дом. Отец последовал за ним, но догнал его только в гостиной, где тот стоял посреди комнаты и бешено кричал: «Мама!»
Цезарь услышал, как упало отброшенное камышовое перо, и Аврелия выбежала из своей комнаты с искаженным от ужаса лицом. От ее прежней красоты не осталось и следа; она похудела, черные круги залегли под глазами, лицо опухло, губы искусаны до крови.
Все ее внимание было сосредоточено на Цезаре-младшем, но как только она убедилась, что он цел и невредим, сразу же успокоилась. При виде мужа у нее подкосились колени:
— Гай Юлий!
Он подхватил ее на руки и прижал к себе.
— О, я так рада, что ты вернулся! — проговорила Аврелия, уткнувшись в грубые складки его кавалерийского плаща. — Эти постоянные ночные кошмары!
— Когда же ты успокоишься!
— Мне нужно тебе кое-что сказать, мама, — объявил Цезарь-младший, не пытаясь скрыть свое беспокойство.
429 
