... 
425 
Таким образом, Катул Цезарь спасся, чтобы предстать перед своим собственным судом.
Наутро лучи солнца озарили трибуну, ощетинившуюся головами на копьях — Анхария, Антония Оратора, Публия и Луция Крассов, Луция Цезаря, Цезаря Страбона, Сцеволы Авгура, Гая Атилия Серрана, Публия Корнелия Лентула, Гая Неметория, Гая Бебия и Октавия. На улицах валялись тела; множество менее знатных голов лежали напротив того места, где маленький храм Венеры Клоакины примыкал к базилике Эмилия, а весь Рим издавал зловоние запекшейся крови.
Безразличный ко всему, кроме собственной мести, Марий шел в комицию послушать, как его собственный новоизбранный народный трибун Публий Попилий Ленат созывает плебейское собрание. Разумеется, никто не пришел, но собрание все же состоялось. «Бардаи» избрали для себя сельские трибы в качестве части их нового гражданского состояния. Квинт Лутаций Катул Цезарь и Луций Корнелий Мерула были приговорены за государственную измену.
— Но я не собираюсь ждать вердикта, — заявил Катул Цезарь; глаза его покраснели — он непрерывно оплакивал судьбу своих братьев и многих друзей. Он обратился к Мамерку, которого срочно пригласил в свой дом: — Умоляю тебя, возьми жену Луция Корнелия Суллы и его дочь и немедленно беги. Следующими приговоренными будут Луций Корнелий и всякий, кто имеет к нему хотя бы отдаленное отношение; что уж говорить о Далматике или твоей собственной жене, Корнелии Сулле!
— Я думал остаться, — ответил Мамерк, выглядя утомленным. — Рим нуждается в людях, которые не были бы замешаны в этом ужасе, Квинт Лутаций.
— Да, Рим будет нуждаться в них, но Рим не найдет их среди тех, кто сейчас останется, Мамерк. Я, например, не собираюсь жить ни на мгновение дольше, чем должен. Обещай мне переправить Далматику, Корнелию Суллу и всех их детей в безопасное место, в Грецию. И сопровождай их сам! Только тогда я смогу продолжить свое дело.
Мамерк с тяжелым сердцем обещал ему это. И сделал даже больше обещанного, чтобы спасти деньги и движимое имущество Суллы, Скавра, Друза, Сервилиев Цепионов, Далматики, Корнелии Суллы и свое собственное. С наступлением ночи он в сопровождении женщин и детей миновал Санквальские ворота и направился по Соляной дороге; эта дорога казалась более безопасной, чем та, которая вела на юг, к Брундизию.
Что касается Катула Цезаря, то он послал короткие письма к Меруле, фламину Юпитера, и к великому понтифику Сцеволе. Затем приказал рабам зажечь все имеющиеся в доме жаровни и расставить их в комнатах, так что недавно оштукатуренные стены начали выделять острый запах свежей извести. Плотно закрыв все щели и проемы тряпками, Катул Цезарь устроился в удобном кресле и раскрыл свиток, содержавший последние главы Илиады — его любимое чтение. Когда люди Мария взломали дверь, то нашли его сидящим в естественной позе с аккуратно раскрытым свитком на коленях; комната была заполнена удушающим дымом, а тело Катула Цезаря уже остыло.
Луций Корнелий Мерула так никогда и не прочитал письмо, посланное ему Катулом Цезарем, поскольку был уже мертв. Благоговейно разместив свои ритуальные одежды, аккуратно свернутые и сложенные, позади статуи Великого бога в его храме, Мерула отправился домой, лег в горячую ванну и вскрыл себе вены костяным ножом.
Сцевола, великий понтифик, принялся за чтение письма Катула Цезаря.
Я знаю, Квинт Муций, что ты решил связать свою судьбу с Луцием Цинной и Гаем Марием, и даже начинаю понимать почему. Твоя дочь обещана Марию-младшему, и это слишком дорогой подарок Фортуны, чтобы им можно было пренебречь. Но ты не прав. Гай Марий повредился в рассудке, а те, кто последует за ним, немногим лучше варваров. Я не имею в виду его рабов. Я имею в виду таких людей, как Фимбрия, Анний и Цензорин. Цинна во многих отношениях неплохой человек, но он, вероятно, не может контролировать Гая Мария. Не сможешь этого сделать и ты.
К тому времени, когда ты получишь мое письмо, я буду уже мертв. Я предпочитаю умереть, чем провести остаток своей жизни изгнанником или стать одной из жертв Гая Мария. Мои бедные, бедные братья! Мне так приятно самому выбрать время, место и способ смерти. Если бы я собрался подождать до завтра, у меня уже не было бы такой возможности.
Я закончил свои мемуары, и для меня весьма болезненно не иметь возможности услышать те отзывы, которые они соберут. Однако они-то будут жить, когда меня уже не станет. Чтобы спасти их — а мои записки, хороши они или дурны, в любом случае не угодны Гаю Марию! — я послал их вместе с Мамерком к Луцию Корнелию Сулле в Грецию. Когда Мамерк вернется сюда в лучшие дни, он опубликует их. Он также обещал мне послать одну копию в Смирну Публию Рутилию Руфу, чтобы отплатить ему за всю ту злобу ко мне, которую он излил в своих писаниях.
425 
