Особенно,... 
19 
— Ну, не надо! Пожалуйста! Никаких волнений и никаких рассказов! Обо всем поговорим потом. — Он поднялся, чтобы уйти. Она робко попросила:
— Посидите еще немножко, Антон Кузьмич. Мальчик этот, Тарас, жив?
— Мальчик! Мальчик уже в армии отслужил. На заводе работает…
— Я искала его. — Она как будто считала себя виноватой, как будто просила прощения за то, что не сумела найти ребенка.
— Потом, потом. Не волнуйте себя никакими воспоминаниями.
Теперь, в машине, он решил, что надо завтра же обо всем рассказать Маше и попросить, чтобы она взяла над Зосей шефство. Не как сестра. Как человек.
Такси свернуло с шоссе в лес. В свете фар деревья кажутся неживыми, как на декорации. Проплывают застывшие стволы с неподвижной белой листвой. Будто на миг рождаются из доисторической тьмы и снова уходят в небытие. Тени бегут впереди, перегоняют свет: длинные, узкие вблизи и широкие вдалеке. А по бокам черно. И наверху мрак: опять не видно звезд.
Ярош любил ночную езду по лесу. Часто уговаривал Шиковича поездить. Тот не понимал его восторгов. Ярош сердился: «Какой ты, к дьяволу, писатель, если не чувствуешь такой красоты. Ты погляди на эти сосны! Какой цвет? А тени! С чем ты сравнишь их? Попробуй написать это! Помрешь — не напишешь. Тут, брат, нужен какой-то особый, условный прием».
— Хирург-абстракционист! — хмыкал Ши-кович. — Новости! Чудеса из чудес!
Шофер такси, должно быть, в знак благодарности, хотел довезти своего пассажира как можно скорей и мчался по корням и выбоинам, не жалея машины.
Ярош попросил:
— Потише, пожалуйста. Можно?
— Можно! — Шофер сбавил скорость — Я думал, вы спешите.
— Нет, мне хочется полюбоваться лесом.
— Ого, лесок тут славный! Таких бы сосен — на дом.
— Что было у вашего сына?
— Перелом позвоночника. На строительстве. Несчастный случай.
— А-а, помню.
Шофера обрадовало, что доктор помнил его сына. Начал торопливо и многословно рассказывать о сыне, о себе, обо всей семье.
Ярош слушал и не слышал. Смотрел на лес и думал. Как в свете фар из темноты бросались навстречу машине деревья, кусты, так из глубин памяти стремительно выплывали эпизоды и события, далекие и близкие, времен подполья и нынешнего дня.
Не подъезжая к даче, остановил машину у конторы лесничества, заставил шофера взять деньги, хотя тот и отказывался, и пошел пешком.
Светилось только одно окно — под крышей у Шиковича.
«Надо отучить его от работы по ночам, — подумал Антон Кузьмич о друге. И тут же о жене с нежностью: — Спит Галка. Здесь хорошо спится». Жалко было будить жену. Когда под ногами скрипнула ступенька крыльца, он погрозил ей пальцем: «Ш-ш-ш!» Потом долго стоял неподвижно. Не поднималась рука, чтоб тихонько, одним пальцем, постучать в стекло веранды. Он был уверен, что дверь заперта. Однако попробовал осторожно нажать на ручку — и дверь легко подалась. Белая фигура стояла у порога. Наученный многолетним опытом, Ярош все понял.
— Что, боишься войти? Стыдно? — шепотом сказала Галина и тут же сорвалась: — Не заходи в дом, где спят дети! Бессовестный!
— Галка!..
— Не подходи! Не прикасайся ко мне!
— Галя! Выслушай! — уже потребовал Антон.
— Что мне слушать? Мне все сказали. «Он занят на консультации»… До двенадцати часов! Не подходи!
Одна]ко сама бросилась к нему и начала ко, лотить маленькими кулачками по могучей груди.
— Ненавижу тебя! Все! Все, все!.. Завтра, завтра… Сейчас же, сейчас… Забираю детей… И — все.
— Галя! — Он отступил на шаг и попытался заслониться от ее ударов портфелем, который все еще держал в руке. Но она выхватила портфель и стукнула им мужа по голове.
Размахом руки Антон выбил у нее портфель, легко поднял, з крепком объятии прижал к груди. Носил ее по просторной веранде, убаюкивая, как младенца, и шептал:
— Глупая! Глупая! Глупая…
И она затихла. Словно впала в беспамятство. Неподвижная, стала как будто тяжелее. Она уже не кричала, даже не просила «пусти». Ему было больно, обидно. Вспомнил, из-за чего он задержался, с какими чувствами шел домой. И вдруг такая встреча. Антон бросил жену на широкую тахту (они спали здесь же на веранде). Душил галстук. Он сорвал его и швырнул через стол в угол. Туда же последовали пиджак и шляпа. В сумраке ясной ночи Галина видела эти резкие движения и, почуяв гроозу, молчала. Она почти готова была просить прощения. Но, зная мягкость и отходчивость Антона, никогда не делала первого шага к примирению. Кроме того, еще слишком свежи были в памяти муки, которые она пережила с того момента, когда Кирилл приехал один и сказал, что Антон задерживается из-за какой-то неотложной консультации в третьей клинике. Чего это ей стоило, — ни словом, ни движением не выдать себя перед Шиковичами, Как назло, Валентина Андреевна не отходила от нее весь вечер. Мысль, что кто-то видит и догадывается, какая буря у нее в душе, была всего тяжелее. За одно это унижение она вправе не прощать Антона или, во всяком случае, не идти первой навстречу.
19 
