3 
Колин принес косячок в комнату и предложил Мэри, а она отказалась – пробурчала: «Спасибо, не надо», не встав и не обернувшись. Он задержался у нее за спиной и тоже уставился в зеркало, пытаясь перехватить ее взгляд. Однако она смотрела прямо вперед, на свое отражение, и продолжала причесываться. Он обвел пальцем контур ее плеча. Рано или поздно молчание все равно пришлось бы нарушить. Колин собрался было отойти, но передумал. Он откашлялся и решительно положил руку на плечо Мэри. На улице уже можно было полюбоваться закатом, а в комнате настала пора приступать к переговорам. Неуверенность Колина, вызванная только марихуаной, была типичной для любого волокиты: если теперь, прикоснувшись к Мэри, он уйдет, она того и гляди – нельзя исключать такую возможность – обидится… Но с другой стороны, она продолжает приглаживать волосы, причем гораздо дольше, чем нужно, и, видимо, ждет, когда Колин удалится… а почему?.. Потому что почувствовала его нежелание остаться и уже обиделась?.. Но разве он проявляет подобное нежелание? Приуныв, он провел пальцем по спине Мэри, вдоль линии позвоночника. Держа щетку за ручку и опустив ее на свободную ладонь, она по-прежнему смотрела прямо перед собой. Колин наклонился вперед и поцеловал Мэри в затылок, а потом, так и не дождавшись ответных знаков внимания, громко вздохнул, пересек комнату и снова вышел на балкон.
Колин уселся на свой стул. Над головой у него простирался огромный ясный небосвод, и он снова вздохнул, на сей раз удовлетворенно. Работяги на баржах уже отложили свои инструменты и теперь, собравшись кучкой и повернувшись в сторону заходящего солнца, стояли и курили сигареты. На понтоне, в гостиничном кафе, завсегдатаи уже перешли к аперитиву, и голоса людей, беседовавших за столиками, стали спокойными и приглушенными. Позвякивал лед в стаканах, механически постукивали по дощатому полу кафе каблуки расторопных официантов. Колин встал и посмотрел вниз, на прохожих. Туристы, большей частью пожилые, в нарядных летних костюмах и платьях, двигались по тротуару замедленным черепашьим темпом. Время от времени какая-нибудь пара останавливалась и принималась одобрительно разглядывать посетителей понтона, пьющих на фоне своего гигантского театрального задника – заката и окрасившейся в красный цвет воды. Некий пожилой господин поставил на авансцену жену и, не в силах унять дрожь в тощих бедрах, опустился на одно колено, чтобы сделать снимок. Люди, пившие за столиком прямо за спиной у женщины, доброжелательно подняли перед объективом свои стаканы. Однако фотограф, полный решимости добиться непринужденности, выпрямился и, выразительно замахав свободной рукой, попытался убедить их вернуться к естественному поведению. Лишь после того, как выпивохи, сплошь молодые люди, утратили к нему интерес, старик поднял фотоаппарат к глазам и вновь согнул в коленях свои непослушные ноги. Но жена уже отошла на пару шагов в сторону и теперь с любопытством разглядывала то, что держала в руке. Она как раз поворачивалась спиной к объективу, чтобы помочь последним солнечным лучам осветить содержимое ее сумочки. Муж резко окликнул ее, и она, поспешно встав на место, приняла прежнюю позу. Щелчок замка закрывшейся сумочки вновь расшевелил молодых людей. Они поудобнее уселись на стульях, опять подняли стаканы и широко, простодушно заулыбались. Негромко застонав от раздражения, старик схватил жену за руку и увел, а молодые люди, едва ли заметившие, что супруги уходят, переадресовали свои тосты и улыбки друг другу.
Мэри, набросив на плечи кардиган, вышла на балкон. Позабыв от волнения об игре в молчанку, Колин тут же принялся расписывать маленькую драму, разыгравшуюся внизу, на улице. Пока он говорил, Мэри стояла у балконной стенки и любовалась закатом. Когда он жестом показал на молодых людей, сидящих за своим столиком, она даже не взглянула на них, а лишь едва заметно кивнула. Колин не сумел обрисовать те мелкие недоразумения, в которых, по его словам, заключалась вся соль рассказа. Вместо этого он неожиданно для себя – возможно, в попытке полностью завладеть вниманием Мэри – стал излагать эту историю с такой преувеличенно страстной силой, что она превратилась в целый водевиль. Пожилого господина он изобразил «невероятно немощным стариком», его жену – «вконец сбрендившей бабой», людей за столиком – «безмозглыми идиотами» и заставил мужа испустить «невероятно яростный вопль». При этом слово «невероятно» то и дело приходило ему в голову – быть может, он либо попросту боялся, что Мэри не поверит, либо сам не верил себе. Когда он закончил, Мэри слабо улыбнулась и хмыкнула.
3 
