Лёгкий, ненавязчивый романчик 
168 
Орен Рэт извергал кровь и другую влагу галлонами. И сразу стал легче. Их тела были такие мокрые, что она с легкостью выскользнула из-под него. Толкнула, и он перевалился на спину, а она присела на корточки на залитом кровью полу пикапа. Волосы Хоуп отяжелели от крови — его горло фонтанировало прямо на нее. Когда она моргала, ресницы прилипали к щекам. Одна его рука дергалась, она ударила ее.
— Умри! — крикнула она. Поднялось колено, потом упало. — Умри же, умри! — опять крикнула Хоуп, приказывая его сердцу, его жизни.
Она не смотрела на его лицо. На темном фоне кровавой слизи, окутавшей его тело, белый прозрачный презерватив сидел на его обмякшей плоти, как большая застывшая капля, чуждая человеческим извержениям. Хоуп вспомнила зоопарк и верблюжий плевок, приставший к ее ярко-красному свитеру.
Спазм сжал его мошонку, и это опять рассердило Хоуп.
— Умри! — прошипела она. Яички у него были маленькие, круглые и твердые; потом и они расслабились. — Прошу тебя, умри! — прошептала она. — Очень тебя прошу, умри!
Послышался легкий выдох, такой легкий, что можно было и не вдыхать обратно. Хоуп все это время оставалась на корточках возле него, слыша свое сердце и не отличая его пульса от своего. Позднее она осознала — умер он скоро.
Из открытой дверцы пикапа торчали наружу белые, обескровленные ступни Орена Рэта. Внутри кабины, постепенно накаляемой солнцем, все стало липким — кровь быстро свертывалась. Волоски на руках Хоуп склеились и стягивали подсыхавшую кожу.
Надо одеться, подумала Хоуп. И вдруг заметила: что-то явно случилось с погодой. Солнечный свет за окном кабины мерцал, как огонь лампы, загороженной включенным вентилятором; на обочине вздымались невысокие вихри гравия и песка; по плоской голой земле катились шелуха и поломанные стебли прошлогодней кукурузы. Дул сильный ветер, но не как обычно, а откуда-то сверху, и оглушительно ревел, точно мимо мчались тяжелые грузовики. Но на дороге никакого движения не было.
„Торнадо!“ — пронеслось в голове у Хоуп. Она ненавидела Средний Запад за непредсказуемую погоду. Уроженка Восточного побережья, она понимала, что такое обычный ураган. Но торнадо! Ей еще не доводилось его видеть, хотя метеосводки вечно стращали: берегитесь торнадо! А чего беречься? Вот этих крутящихся вихрей мусора? Этих летящих комков земли?
Солнце стало коричневым. От злости она ударила кулаком по холодному, упругому бедру Орена Рэта. Пережить такое и попасть в лапы этого проклятого торнадо. Шум усиливался, как будто она сидела под железнодорожным мостом, а над ней грохотал длиннющий состав. Она видела мысленным взором вертящуюся воронку, которая уже затянула не одну машину. Слышала, как почему-то все еще ревут их двигатели. В открытую дверцу летел песок, налипая на ее влажное тело, она потянулась за платьем и обнаружила вместо рукавов дыры. Ладно, сойдет и так.
Но чтобы одеть его на себя, надо выбраться из кабины, присыпанной придорожным песком. Снаружи, она не сомневалась, платье вырвется у нее из рук и воронка нагишом втянет ее в себя.
— Не жалею, — шепнула она. — Не жалею! — повторила она громко и снова ударила тело Рэта.
И вдруг у нее над головой раздался громоподобный голос, бросивший ее в жар:
— ЕСЛИ ТЫ В КАБИНЕ, ВЫХОДИ! РУКИ НА ГОЛОВУ! ЛЕЗЬ В КУЗОВ И ЛЕЖИ! — приказывал кто-то, как в громкоговоритель. „Это я сама умерла, — подумала Хоуп. — Взята на небо и со мной говорит Бог“. Она не была религиозна. И голос Бога показался ей таким, каким и должен быть — громоподобным и устрашающим.
— ВЫХОДИ! НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИ! — гремело вверху.
„Почему бы и не выйти? — решила она. — Ты самый большой кобель. Что еще ты можешь сделать со мной? Насилие — это такое надругательство, которое не понять даже Богу“.
В вертолете, зависшем над черным пикапом, Арден Бензенхейвер отдавал в мегафон команды. Он не сомневался, что миссис Стэндиш погибла, с такой высоты он не мог определить пол человека, чьи ноги торчали из открытой дверцы; но они ни разу не пошевелились, пока вертолет снижался, и в солнечном свете выглядели так безжизненно, что Бензенхейвер не сомневался — ноги принадлежат мертвецу. Ни помощнику шерифа, ни самому Бензенхейверу и в голову не могло прийти, что погибла не женщина, а Орен Рэт.
Они были уверены, что, расправившись с миссис Стэндиш, он не бросил машину, поэтому Бензенхейвер и приказал пилоту зависнуть прямо над ней.
168 
