145 
Для Иолая; но не для ойхаллийца.
– Слева от отца – Гиппокоонт, спартанец, – начал перечислять Ифит, – с ним не то девять, не то десять сыновей приехало…
– Слышал, но не видел, – кивнул Иолай, имея в виду то ли: «Слышал о Гиппокоонте, но лично не встречался», то ли «Слышал Ифитовы слова, но отсюда все равно ничего не видно».
– Еще левее – Нелей, ванакт Пилосский, приведший дюжину сыновей…
– Лиса, – коротко бросил Иолай; подумал и добавил: – Старая лиса.
– Справа – элидский басилей Авгий…
Лицо Иолая отвердело, стало гораздо старше, жестче – и Ифит поспешно добавил:
– Отец состязания за руку Иолы посвятил Аполлону… так что все старые счеты – не здесь.
Иолай не ответил.
– Люди говорят, – осторожно сказал Ифит-лучник, – что когда Геракл Авгию конюшни чистил… ну, не сказал, что послан Эврисфеем, – и потребовал платы. Это правда?
– Правда, – отрезал Иолай, катая желваки на скулах.
– А когда обман всплыл – Авгий Геракла выгнал, а Эврисфей деяние не засчитал.
– И это – правда.
– Так за что ж обижаться? Было ведь сказано – подвиги без помощи богов и без платы людей…
– И впрямь, – буркнул Иолай, успокаиваясь. – Отхожие места Эллады руками выгребать – без помощи богов и без платы людей… точно, что подвиги. Ладно, забыли. Счеты – потом. И не здесь. Ну, Ифит, давай дальше – кто там рядом с честным Авгием-элидянином?
– Лаомедонт, правитель Трои…
Ифит запнулся. Весь ахейский мир знал о том, что три-четыре года назад Геракл спас Лаомедонтову дочь Гесиону от морского чешуйчатого гада, а высокородный троянец – кстати, добровольно принесший свое дитя в жертву – заперся в стенах города и, подобно Авгию, изгнал благодетеля прочь.
«Жизнь без помощи богов и платы людей, – подумал ойхаллиец. – Подвиг? Или каторга?..»
Задумавшись, Ифит пропустил момент, когда терраса опустела.
– Куда это они? – пробормотал он, на миг забыв про собеседника. – Да еще так быстро…
– Не знаю, – напомнил Иолай о себе. – Знаю только, что Алкид в свое время пообещал мерзавцу Лаомедонту: «В следующий раз – убью». А он у меня – в смысле мой дядя Геракл – человек слова. Если обещал – выполнит.
Не сговариваясь, оба мужчины переглянулись и пошли по тропе вверх.
Быстро пошли.
Почти побежали.
Далеко под ними, прячась от соленых ветров за громадой скалистого утеса, пенные языки моря жадно вылизывали мерцающую полосу песка и гальки; косые лучи солнца вспарывали сине-зеленую плоть, кипящую бурунами вокруг выставленных кое-где каменных боков, мокрых и глянцево-блестящих – но людям, двум крохотным фигуркам на тропе, было не до взаимоотношений моря, солнца и земли.
Люди спешили к людям.
5
– …А ты почему бездельничаешь? Живо марш вещи таскать!
Лихас поскреб в затылке, неторопливо обернулся и смерил взглядом – снизу вверх – дюжего верзилу в сползшей на самые чресла кожаной юбке.
Голый живот крикуна туго охватывал наборный пояс илионского десятника.
– Ты илионец или троянец?[48] – задумчиво поинтересовался Лихас.
Сплюснутая физиономия десятника расплылась в довольной гримасе – видимо, он усмотрел в вопросе Лихаса что-то лестное для себя.
– Послал же Зевс болвана…
– Нет, ну все-таки: троянец или илионец?
– Ну конечно же, и тот и другой сразу!
– Тогда иди и таскай вещи за двоих, – подытожил Лихас и отвернулся.
– Что? Как ты смеешь, щенок, раб?! – благоухающее чесноком горячее дыхание обожгло затылок.
– Во-первых, я не раб, а свободный человек, – на всякий случай Лихас сделал пару шагов в сторону. – А во-вторых (если ты умеешь считать до двух), я не щенок, потому что ты – не мой папа. Так что – извини.
Все мысли десятника ясно отразились на его багровеющем лице – не столько по причине выразительности этого лица, сколько из-за малочисленности мыслей. Видно было, что суть сказанного Лихасом открывалась верзиле долго и мучительно, пока не открылась во всей своей неприглядности – и, нечленораздельно зарычав, десятник шагнул вперед, дабы отвесить мальчишке-словоблуду хорошую оплеуху.
И отвесил.
Только не Лихасу, а плохо оструганному столбу навеса, к которому Лихас прислонялся, потому как мальчишке попал камешек в сандалию, и Лихас нагнулся его вытащить.
Отбивший и занозивший ладонь десятник в сердцах пнул юнца – но тот за миг до того, потеряв равновесие, запрыгал на одной ноге, и пинок десятника опять пришелся по злосчастному столбу. А потом Лихас упал. Совсем рядом с кучей конского навоза. И десятник упал. Совсем рядом с Лихасом.
145 
