83 
– Лети, лети, доносчик! – Дионис, похоже, начал заводиться всерьез. – Маши крылышками! Был Пустышкой, Пустышкой и остался! Ну, давай, давай, доноси! – или перышки подмокли?! Так я могу еще сбрызнуть!
– Ах ты… – Гермий в этот миг был действительно страшен, и зашипевшие змеи его кадуцея уже готовы были сцепиться с ожившим плющом Дионисова тирса, но неожиданное вмешательство рогатого Пана, о котором все забыли, разом изменило ситуацию.
– А-хой, – мычал в это время Алкид, мотая головой, – режьте глотку, а-хой, рвите жилы, хлынет влага мне на тело, кожу пурпуром пятная!
Пан слегка согнул мохнатые ноги, сгорбился, нахмурил космы бровей, потом негромко хлопнул в ладоши, присвистнул, топнул копытом…
Темное, болезненное оцепенение снизошло на залитую солнцем поляну; смолк визг бассарид, втянули затылки в литые плечи гуляки-сатиры, Ифит-лучник еле слышно застонал, испуганно озираясь, даже боги на шаг отступили друг от друга и вздрогнули, словно борясь с подступившей к горлу тошнотой… казалось – качнись сейчас ветка, хрустни гнилой сук под неосторожной ногой, свистни глупая птица в кроне ясеня – и все, кто были только что участниками Киферонской Вакханалии, или как там это действо называлось, кинутся слепо бежать, не разбирая дороги, оставляя на колючках клочья ткани, шерсти и плоти, – боги, сатиры, люди… все, кто есть.
Одно слово – паника.
Но ветка не качнулась, птица промолчала, гнилой сук остался невредим, и мало-помалу мир вернулся в свое прежнее состояние.
– Вот так-то лучше, – ухмыльнулся Пан, когтистым пальцем почесывая основание левого рога. – Ругаться ругайтесь, а драться в моих лесах не позволю.
– А-хой, – не унимался Алкид, и ниточка липкой слюны ползла из уголка рта ему на подбородок, – режьте глотку, а-хой, рвите жилы; как жил, так и умер, жил псом, умер – жертвой…
Опомнившийся Гермий, словно только сейчас увидев мальчишку, кинулся к нему, встряхнул, оттянул веки, глянул в закатившиеся глаза. «Протрезвеет, чего там…» – заикнулся было Дионис, но Лукавый лишь отмахнулся и вопросительно посмотрел на Ификла, державшего брата за безвольно повисшую руку.
– Нет, – ответил Ификл на немой вопрос. – Это не приступ. Просто очень похоже. Голова у него кружится, это я чувствую, и перед глазами мелькает… лица всякие, я толком не могу разобрать… и еще шкурами пахнет. Очень плохо пахнет… нет, это не те, которые скользкие, – от тех плесенью тянет, а не шкурами!..
– Ну, Бассарей! – злобно прошипел то ли Гермий, то ли змеи с его жезла – и Лукавого не стало.
Только стеклянные нити поплыли в горячем воздухе, да еще переглянулись восхищенно сатиры с бассаридами – никто не умел носиться по Дромосам стремительней Гермия-Психопомпа.
– Жаловаться полетел, – с некоторой бравадой, на самом деле скрывавшей испуг, буркнул Дионис. – Слышь, Пан, если этот летун и впрямь папу притащит – ты хоть подтверди, что я не со зла! Шутил, дескать!.. И дошутился.
Что собирался ответить насупившийся Пан, так и осталось загадкой – потому что почти сразу же Дромос вновь открылся, пропуская Гермия обратно на поляну; а следом за Лукавым…
– Конец свет-та! – забыв о приличиях, ахнул прижатый к древнему буку сатириск Фороней. – Х-хирон… покинул Пелион! Все, допился Форонейчик!
– А-хой, вижу горы, жил псом, умер…
Кентавру хватило одного взгляда, брошенного в сторону поющего Алкида.
– Твоя работа, Бромий? – негромко спросил Хирон у побагровевшего Диониса.
– Ну, – только и ответил веселый бог, ужасно не любивший, когда его называли Бромием – Шумным.
Или попросту Горлохватом.
– Не «ну», а твоя, – подытожил кентавр, направляясь к близнецам; и случилось чудо: Дионис промолчал.
Ификл с нескрываемой надеждой смотрел на приближающегося Хирона, и кентавр ласково пригладил волосы мальчишки, чуткими пальцами раздвигая жесткие завитки, прежде чем согнуть передние ноги и, поджав бабки под себя, опуститься рядом с Алкидом – так, как опускаются в шутовском поклоне ученые пентесилейские лошадки.
Только вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову засмеяться при виде коленопреклоненного кентавра.
– Воды! – приказал Хирон. – Побольше и похолодней! Кто знает, где ближайший ручей?!
Один из сатиров вихрем сорвался с места, подхватив полупустой бурдюк, и умчался прямо сквозь кустарник, проламывая сплетение ветвей не хуже раненого вепря.
– Он пьян, – Хирон говорил тихо, не снимая ладони со лба Алкида (тот перестал петь и теперь бубнил что-то невнятное), обращаясь только к Гермию, вставшему рядом, и взволнованному Ификлу. – Он сильно пьян… это почти безумие! Ах я дурак – ему же нельзя пить! Старый гнедой дурак… ведь должен же был предупредить Диониса! Ификл, пожалуйста, ради меня – сосредоточься! Что он сейчас видит? Что?! Это очень важно…
83 
