178 
Эмма была чрезвычайно недовольна работой – однако дело тут заключалось не в том, что сценариев было слишком много, не в том, что они все как один были слеплены из дерьма. Она кипела негодованием от другого – оттого что студийные боссы читали только ее отзывы, а не сами сценарии. Эмма довольно быстро сообразила, что является не только первым, но и единственным читателем большинства текстов, попадающих ей на стол. В результате ее отчеты делались все длиннее и длиннее, даже когда речь шла о совсем уж плохих текстах, – она просто не хотела, чтобы сценарии зарубали только из-за нее. Впрочем, у Эммы была к кинематографу и другая, более фундаментальная претензия – она считала, что большинство просмотренных ею фильмов не стоило снимать вообще.
– Нет, я не понимаю. Ну, вообразим, что студийному боссу хочется прочесть сценарий, – зачем ему тогда нанимать тебя? Значит, ему на самом деле не хочется, а особенно не хочется «глотать тонны», – говорил Эмме Джек. Ему казалось совершенно естественным, что в большинстве случаев «первый» читатель оказывается и последним.
Но только не Эмме, она не просто возмущалась несправедливостью, но и вела себя совершенно алогично.
– Нет, студийные боссы обязаны читать, даже плохие сценарии, – настаивала она.
– Но они же тебя наняли именно для того, чтобы избавить себя от необходимости читать все это говно!
– Конфетка моя, это говно написал живой человек, убил на это много-много часов.
Эмма преувеличивала, когда утверждала, что потратила годы на кинофакультете зря. Зачем, спрашивала она, учить студентов ценить хорошие фильмы, если киноиндустрия решительно отказывается воспринимать кино как вид искусства. Джек полагал, что возмущение Эммы направлено не по адресу – виноваты не преподаватели университета, а киноиндустрия.
Эмма настаивала, что кинобоссы виновны в том, что выпускается масса чудовищно плохих фильмов, которые и снимать-то не следовало; поэтому они должны замаливать свои грехи. Как? А вот как – честно прочитывать свою долю плохих сценариев.
Джек возражал, что Эмме стоит больше возмущаться тем, что случается с редкими авторами, чьи сценарии боссам нравятся. В паре случаев Эмме жутко понравились присланные неизвестными авторами сценарии, и оба раза она уговорила боссов сценарии прочесть. Те немедленно покупали права на сценарий и выплачивали автору аванс за изготовление «рабочей версии», которую, разумеется, отвергали, после чего нанимали уже известного автора, который переделывал весь сюжет в соответствии с модными на тот момент тенденциями. В результате все то, что вызывало у Эммы восхищение, безжалостно из сценария выхолащивалось – но теперь-то правами на текст владела студия, которая делала со своей «собственностью» все, что заблагорассудится.
Тут Эмма почему-то не видела повода для возмущения.
– Автор сам виноват, он пал жертвой денежного соблазна. Так всегда бывает, эти проклятые авторы никогда не могут устоять. Если хочешь контролировать судьбу своего сценария, не бери аванс – более того, не позволяй студийным подонкам даже за твой обед заплатить! Так-то, конфетка моя!
– Но что, если автору нужны деньги? – спрашивал Джек. – Что, если без обеда он подохнет с голоду?
– Ничего, пусть наймется на работу.
Споры с Эммой выводили Джека из себя. Он беспокоился и о другом – что Эммин роман превратится в автобиографию, в этакую жалобу на жизнь, что сюжет будет непридуманный, без участия воображения, и окажется напичкан всеми этими мелкими историями с работы, которых он уже наслушался. Начать с того, что главная героиня романа – молодая канадка, недавно в Лос-Анджелесе, ходила в школу на «Востоке», работает на студии читателем сценариев, как и Эмма; уже одно это сильно Джека огорчило, ничего хорошего из такой истории выйти не может, думал он. Но оказалось, что Эмма изобрела персонаж, совершенно на себя непохожий; она выдумала свою историю из головы, и история эта оказалась куда интереснее ее собственной. Кроме того, она блестяще писала – каждое предложение было отшлифовано до блеска, Эмма свои тексты тщательно редактировала.
Более того, персонаж Эммы оказался героическим – способным на бескорыстные поступки такого масштаба, что хотелось плакать; а ведь сама Эмма слишком цинична, чтобы быть настоящей героиней. Однако тот самый «сценарных тонн глотатель», точнее, героиня-глотательница совсем не циник. Напротив, Мишель Махер (да-да, именно так ее зовут!) – оптимистка с чистым сердцем, для нее всегда светит солнце, ничто не может ее сломить. Мишель Махер (Эммин персонаж, разумеется) – такая «хорошая девочка», что ее чистота и невинность выживают даже в самых унизительных обстоятельствах, в каковых она неизменно оказывается.
178 
