Особенно,... 
34 
Ей хотелось говорить, говорить — чувства переполняли ее.
А он привлек ее к себе, нашел ее рот; теперь уже ничто не могло помешать им: ни условности, которые стесняли их, когда они были в гостях у Готорнов, ни тревога о том, что подумают друзья… Они забыли обо всем на свете, он держал ее в объятиях, его руки ласкали ее. Он так изголодался по ней, и она тоже страстно его желала.
— О Чарльз…
— Наверное, мне надо уйти, Од. Не хочу, чтобы ты потом раскаивалась. — Он заглянул в ее глаза, ища ответа и ожидая, как всегда случалось на Антибе, услышать «да», но на этот раз она покачала головой, и он затаил дыхание.
Этот длинный, тяжелый день, наполненный ожиданием встречи, этот вечер, такой мучительно-счастливый для них обоих…
С тех пор как Чарльз покинул Антиб, они оба гнали от себя мысль о том, что произойдет, когда наступит наконец эта минута. Одри страстно ждала ее, она поняла это только теперь, когда увидела его. Она знала, зачем приехала к нему. Прежде она боялась себе в этом признаться, но теперь… теперь верила, что никогда не пожалеет о том, что свершится сейчас. Отныне и навсегда она принадлежит ему.
— Нет, не уходи. Останься… — сказала она грудным, страстным шепотом.
Он молча взял ее руку и прижался к ней губами. И она всем своим существом отозвалась на это прикосновение, всколыхнувшее в ней могучую волну желания.
— Я очень люблю тебя, Чарльз.
Как, оказывается, все просто и как непостижимо, будто начало и конец всего сущего.
— Никогда… никогда до этой минуты я не знал, что такое любовь, — прошептал он, встал, подхватил ее на руки и понес в спальню. Здесь было темно, только лунные полосы лежали на полу. В слабом голубоватом свете он видел ее глаза, ее губы…
Чарльз раздевал ее в темноте, он покрывал легкими поцелуями лицо и, благоговейно касаясь тела, дивился тому, как нежна ее матовая кожа…
Сомнения уже не мучили Одри — она должна принадлежать ему. Вся дрожа, она юркнула под холодную простыню;
Чарльз протянул к ней руки, и она пришла в его объятия — отдав ему всю себя. Ее тело трепетно отвечало на каждое его прикосновение. Он осторожно и умело вел ее за собой, терпеливо ожидая, когда она будет готова ему ответить. Он не торопил ее, чутко внимая едва слышным биениям ее пробуждающейся чувственности. Он также отдавал ей все — свое тело, свои чувства, свою душу. С этой минуты они навеки посвятили себя друг другу… Она забылась в его объятиях, когда колокольный звон на башне Кампанилы возвестил рассвет.
Утомленные любовными ласками, они спали, как дети. У
Глава 8
Два дня в Венеции промелькнули как сказочный сон. Чарльз показал ей все городские достопримечательности: и Дворец дожей с его величественными порталами, и мост Риальто, и собор Санта-Мария делла Салуте, и Дом таможни, увенчанный золотым флюгером. Особенно ей запомнился мост Вздохов, где Чарльз велел ей затаить дыхание и где они целовались. А гондольер пел им, когда они проплывали под сводами этого моста. Чарльз уверял, что их желания исполнятся, и она посмеивалась над ним. Но большую часть времени они проводили в ее номере. Он снял для вида небольшую комнату на том же этаже, но не оставил там даже своего багажа. Эти два дня и две ночи они не расставались ни на минуту, и Одри временами впадала в отчаяние, потому что час разлуки неумолимо приближался. Она заказала билет до Лондона на тот же день, когда Чарльз уезжал в Австрию, чтобы сесть там в «Восточный экспресс».
Одри была так подавлена в последний вечер, что не могла говорить и думала лишь об одном — как они будут прощаться.
Внезапно плотина слез рухнула, и Од разразилась рыданиями.
— Любимый, не… не надо… не уезжай…
Что он мог поделать? Он все время умолял ее ехать с ним, но она твердила, что это невозможно. Настаивать было бы жестоко, и он дал себе слово больше не мучить ее.
— Я примчусь в Сан-Франциско, как только смогу. Закончу дела в Пекине и тут же сяду на теплоход.
Он держал ее в объятиях, а она все всхлипывала и никак не могла остановиться. Новой разлуки с ним она просто не вынесет.
Теперь она принадлежит только ему.
Чарльз помог ей надеть платье и смотрел, как она застегивает жемчужное колье, надевает серьги и соломенную шляпу. Ему так хотелось остановить время, ведь это была счастливейшая пора в его жизни. Он вдруг подумал, что Одри даже не прикасается к своему фотоаппарату. И то сказать, не до этого им было — их целиком поглотила любовь и мучительное желание, осуществившееся наконец во всей полноте и завершенности. Ни ему, ни ей вовеки не суждено забыть эти дни. Подавленные, они стояли возле отеля, глядя, как их багаж укладывают в гондолу.
34 
