116 
— Там видно будет. Как новые хозяева скажут.
— Но ты не пропадешь? Я хочу сказать, если они наймут кого-то другого?
— У меня все путем. На всякий пожарный получу рекомендацию от старой хозяйки; дом в Слое никуда не денется — он не служебный, а мой собственный. Кстати, свободная комната всегда найдется, если надумаешь в гости приехать.
— Спасибо. Может, когда-нибудь поймаю тебя на слове. Добрый ты человек. Удивительно, что тебя не попросили взять к себе кого-нибудь из гостей на эти выходные.
— Нужды в этом нет. В любой момент можно открыть северное крыло.
— А разве оно не используется?
Олбан еще до этого подумал: хотя на уик-энд в Гарбадейл собирается приехать, можно сказать, полмира, старинный дом такой величины мог бы поглотить всех, не заставляя Гайдна корпеть над списком комнат. Тут он сообразил, что никогда, даже в детстве, не бывал в северном крыле.
— Сыровато там, — поморщился Нил. — Центрального отопления нет. По ночам грызуны бегают, лапками топочут, неровен час разбудят. Придется мышеловки ставить, камины разводить, а поди знай, какая труба птичьими гнездами забита. Так недолго и огорчить кого-нибудь. Кстати, о птичках: это твоя? — кивнул Нил в сторону смеющейся Верушки, болтающей с тетей Кэтлин.
— Близкая знакомая.
— Стало быть, твоя птичка, — сказал Нил.
— Хорошо, пусть будет моя птичка.
— Конфетка! Я б за такую держался.
— Не сомневаюсь!
— Хо-хо.
— Все равно спасибо за совет.
— Всегда пожалуйста.
— За торговлю и благотворительность, но не за благотворительность в торговле.
Уин подняла фужер с шампанским. Он засиял под люстрой круглого банкетного зала. Олбан осмотрел блестящие грани резного хрусталя, обхваченные старческими пальцами, и стал вглядываться сквозь высокие, от пола до потолка, окна в теплый мрак йоганнесбургской ночи и далекие скопления золотистых огней — слепящие гроздья рвущихся вверх небоскребов и стремительные, извилистые полосы шоссе вокруг новостроек, громоздящихся на отдаленном холме, очерченном беспорядочными унылыми точками фонарей.
За центральным столом послышались возгласы и перезвоны хрусталя. Выпив за свой тост, Уин покосилась в его сторону:
— Олбан. Ты не пьешь?
— В горло не лезет, ба. Тебе придется меня простить.
— Придется? — с ледяной улыбкой переспросила она. — Что ж, если тебе нездоровится…
Она кивнула, и Олбан понял, что его долее не задерживают. Он предположил, что Уин восприняла его «простить» как «отпустить». А может быть, изгоняла его за инакомыслие — за то, что не примкнул к единому фронту. Впрочем, это не играло роли. Какая разница? Ему, так или иначе, не терпелось покинуть сборище этих назойливых горлопанов. А тут подвернулся случай.
Поднимаясь из-за стола, Олбан похлопал себя по животу и положил льняную салфетку на стол.
— Небольшое недомогание. Нужно пораньше лечь. — Он кивнул хозяину вечера, члену правления «Спрейнта» по фамилии Хурш. — Благодарю за ужин.
На следующее утро ему настойчиво предложили явиться к завтраку в номер люкс Уин. Окна выходили на Сэндтон-сквер и россыпь чистых, сверкающих зданий; за ними открывался вид на отдаленные городки, сгруппированные вдоль шоссейных дорог, ведущих из Большого Йоганнесбурга, едва различимых в дымке теплого раннего утра. Двое официантов отеля бесшумно накрывали стол для завтрака. Олбан занял место и улыбнулся прислуге.
Как только официанты ушли, из спальни появилась Уин в безупречном деловом костюме и шелковой блузке. Свежая укладка, волосок к волоску, была под стать голливудскому макияжу. Остановившись у стола, она пристально посмотрела на Олбана, который виновато пробормотал что-то себе под нос, вскочил и выдвинул для нее стул. Уин села и щелкнула крахмальной салфеткой так, будто хотела смести все вокруг ударной волной. Олбан вернулся на свое место.
Они смотрели друг на друга поверх сияющей посуды, столового серебра и большого купола из хромированной стали в центре стола.
В конце концов Уин процедила:
— Если ты еще не понял, я жду от тебя извинений.
— Извинений? За что?
Олбан почувствовал, как в нем закипает злость, и смутный отголосок первобытного стыда. Какая-то часть его существа хотела ответить грубостью, но другая часть, которую он отчаянно презирал, готова была как можно скорее и с максимальной искренностью пойти на это унижение, лишь бы только все стало как прежде.
116 
