95 
— В общем, конец там счастливый.
— Да, — согласилась Глория.
— Если забыть про ту шлюху, которая ебется с драгуном, — добавила Лили.
Он отнес свою чашку кофе наверх, на крепостную стену. Было полчетвертого.
«Можешь снова начать приходить на работу, — сказал Николас по телефону. — Дилькаш собрала свои ручечки с трафаретиками и пошла своей дорогой. Просидев месяц у телефона. Не сводя с него глаз. Тоскуя. Тоскуя сердечком по своему Киту».
Кит философски слушал. Именно такие вещи нравились Николасу больше всего.
«Страдаючи. Жаждучи. Надрываючи сердечко. Бедненькая Дилькаш. Кит поматросил да и бросил. Кит покрутил да свалил».
«Ну да, ну да. Хватит. Я же тебе говорил».
«Ладно. Кит полобзал — и на вокзал. Кит ее сперва взасос, а теперь не кажет нос».
«Хватит. Даже этого не было».
«Ладно. Кит ее чмок — и наутек. Придется тебе теперь отвечать перед Первезом и всеми его братьями и дядьями».
«Я ее любил, но какой смысл? Дилькаш — такая прелесть…»
Кит перестал звонить Дилькаш, ничего не объяснив. Они не находились — слова, что дышат правдой и добром. Или такие, что не дышат неправдой и злом. Поэтому он перестал звонить Дилькаш. Когда они прощались в тот вечер, вечер поцелуя, она сказала: «Знаешь, я рада, что это произошло с хорошим парнем». И этого он никогда не забудет. Но даже тогда он подумал: о нет, Дилькаш, нет, тебе придется найти кого-нибудь лучше, много лучше, чем я. Чтобы он сделал тебя в полном смысле современной. Представь себе. Держание за руки — а сердце подбирается к горлу. Касание губами губ — а космос вращается на своей оси. Не пора ли перейти к следующему этапу, Дилькаш?
«Нет, не могу я с этими религиозными чувихами, — сказал он Николасу по телефону. — А до того, как появилась Дилькаш, была эта чума с Пэнси. Господи, да я с самого лета — ни капли. Ты же видел, какой я бледный. Слушай. Тут эта новая чувиха в квартиру въехала, я ее сегодня вечером веду ужинать. На нее один раз посмотришь — и сразу думаешь: да! Уж она-то, черт побери, знает, что и как. Крошка Дорис».
…Кит стоял на крепостной стене, твердо кивая головой в знак согласия, потом слабо качая головой в знак несогласия. Да, он перестал звонить Дилькаш; нет, он не писал. Он бросил ее — глядеть не отрываясь на телефон, и гадать, что с ним было не так — с ее первым поцелуем. А это было не очень хорошо.
Хороший человек. Тогда Кит был лучше, чем теперь, — в этом не оставалось сомнений. Насколько хорош он будет в сентябре?
* * *
Итак, покончив со всем этим (было уже без четверти четыре), он спустился к бассейну и без остатка погрузился в обнаженную почти до предела красоту желанной — в красоту желанной до последнего дюйма… Кит уже давно, о да, очень давно рассчитал, где лучше всего сидеть: позади Лили, в каком-нибудь заброшенном, захудалом уголке Шехерезадина зрения (и, кстати говоря, вне поля наблюдения Глории, которая одним эффектным взмахом, бодрым и в то же время строгим, всегда отворачивалась и смотрела в другую сторону).
Женское тело было, казалось, составлено из пар. Волосы с их пробором, даже лоб с двумя его полусферами; дальше: глаза, ноздри, носовая перегородка, губы, подбородок с его разделительной ямкой, двойные жилы и впадины горла; дальше — чета плеч, грудей, рук, бедер, половых губ, ягодиц, ляжек, колен, икр. Тем самым моноформным оставался один лишь пупок. И мужчины были такими же, не считая центральной аномалии. У мужчин были все те же самые точные копии, но был еще и этот центральный знак вопроса. Вопросительный знак, который порой становился знаком восклицательным, а после опять превращался в вопросительный знак.
Что заставило его вспомнить. Существовал хороший повод для получасового интенсивного инцеста — возможно, от этого Лили будет только крепче спать. С другой стороны, эта возня с отрыванием ее от коллектива могла повлечь за собой опасность — неделикатное отношение, а этого он не хотел. Поэтому он решил: а, шло бы оно все, пойду порукоблудствую, и все. И лаконично удалился.
В шесть часов он вылез из горячей ванны, отжался десять раз и вступил под холодный душ. Побрился, почистил зубы и язык. Подстриг и подпилил ногти, верхние и нижние. Сохраняя строгое выражение лица, высушил феном и — рукой внушительно твердой — подвил щипцами волосы на лобке. Надел джинсы, все еще теплые от сушилки, и свежую белую рубашку. Он был готов.
95 
