63 
Началась череда совершенно бессистемных открытий и закрытий. Так, медицинское отделение, для реукомплектации которого не нашлось подходящих преподавательских кадров, перестало существовать, зато вновь заработал закрытый семнадцать лет тому назад Еврейский театр. В результате Якоб провел весь прошедший год, изучая ботанику и древнегреческий, а Рут — играя маленькие роли в сценических переработках народных сказок и в советских пьесках, которые режиссеру Еврейского театра, Песаху Эрлиху, всячески рекомендовалось ставить. Большую часть труппы составляли швеи и закройщики с обувной фабрики в Вайнберге, которая закрылась из-за дефицита кожи. Сам Эрлих был ассистентом зубного врача, пока зубной врач не сбежал. В большое театральное здание на Театерплатц вселилась украинская труппа из Лемберга, или Львова, как его предпочитали называть тамошние жители, — и принялась ставить Шекспира, Расина и Кулиша. Рут и Сол провели чудесный вечер за столиком в «Кайзеркафе», передразнивая представление «Береники», которое им было слышно до последнего слова. Львовская труппа имела выраженную тенденцию к громогласности. Новые хозяева города отправили четыре тысячи горожан налаживать новую жизнь в Сибири, а остальным запретили покидать пределы города. Склад пиломатериалов закрыли, и отец Сола нашел работу в конторе главного городского конструктора, где вплоть до отхода русских войск его главной обязанностью было надзирать за городскими мостами.
Однако артисты из бывших перчаточниц и седельщиков с вайнбергской мануфактуры вряд ли были многим лучше, чем режиссер из бывшего помощника зубного врача или вдохновенный певец тракторов из бывшего подражателя Рильке, — по крайней мере, так казалось Солу. Врачи должны лечить людей, а не растения, а торговцы древесиной не имеют отношения к чертежным доскам — если, конечно, речь не идет о поставке и распилке древесины, из которой эти доски будут делать. За истекший год те, кто остался в городе, носили костюмы тех, кто уехал. Одежка сплошь была не по мерке, и вот теперь семь взрывов, по одному на каждую из семи опор, которые с таким прилежанием вырисовывал отец Сола, возвестили о том, что эти нелепые одеяния надлежит снять. И во что же им предстоит теперь переодеться? К ним двигалась целая армия пустых костюмов, которым нужны были только тела. Шесть дней назад Германия вдруг набросилась на своего союзника и объявила войну Советскому Союзу.
— Что, пойдем посмотрим? — предложил Сол.
На Зибенбюргергассе зазывно прозвучал трамвайный звонок.
— Завтра, — сказал Якоб, поглядев на часовую башню и задержав на ней взгляд несколько дольше, чем это было необходимо.
Двое других тоже подняли головы. На крыше башни, там, где раньше красовался двуглавый орел, теперь торчал голый шпиль.
— Лотта мне сказала, что Эрих уехал, — проговорила Рут. — Вы его не видели?
— Эрих? Бред какой-то! — фыркнул Сол.
— В последний раз я видел его две недели назад. И он был напуган, — осторожно поделился своим наблюдением Якоб.
Уже месяц назад стало понятно, что русские собираются уходить. Между вокзалом у подножия горы и его невидимым собратом в Лемберге начал безостановочно сновать поезд, увозя сначала пожитки советских чиновников, потом их семьи и наконец их самих. Когда ушел последний поезд, начальник оставшегося в городе гарнизона объявил жителям, что те должны приготовиться к эвакуации и грядущей мирной жизни на Украине. После чего он сам и его солдаты тоже уехали.
— И что? — не унималась Рут.
Сол покачал головой. Община ремесленников, чьи предки два поколения тому назад эмигрировали в Австрию с Украины и которая ходила молиться в собор на Херренштрассе, уехала в полном составе — несколько сотен беженцев. Гораздо меньшее число дали известные городские коммунисты. Но Эрих не был ни украинцем, ни коммунистом. Они знали его с тех пор, как в первый раз пришли в первый класс младшей школы при институте Майзлера, — то есть с шести лет. Представить себе, чтобы он бежал с русскими, было никак невозможно. Сол так и сказал.
— Это невозможно, но это так и есть, — тут же отреагировал Якоб, — Как и многое другое на этом свете.
Сол нахмурился. Мысль о том, что Эрих мог пуститься в бега, выбила его из состояния равновесия, в чем не преуспело множество иных признаков того, что город приходит в запустение. Эрих был тихим, застенчивым молодым человеком и вполне сносно играл на скрипке.
63 
