64 
— Как он мог уехать, не сказав никому ни слова? — обернулась к Якобу Рут.
— Если он вообще уехал, — добавил Сол. — Помните, как он тогда сбежал из дому и спрятался в домике смотрителя бассейна? Его не было трое суток.
— Эриху уже не двенадцать лет, — не допускающим возражений тоном парировал Якоб, — и он не прячется в домике возле бассейна. Он уехал, и мы не знаем почему, но так оно и есть.
Рут сидела, опустив голову. Сол почувствовал, как начинает заводиться. За последний год они с Якобом спорить стали гораздо чаще. Теперь между ними регулярно возникали какие-то застарелые обиды, которые начинались с банального несогласия по какому-нибудь поводу, а потом застаивались сверх всякой меры и разрешению уже не подлежали. Сквозь нарастающее раздражение Сол подумал: неужели одна ссора непременно должна приводить к другой. Для Якоба нейтральной полосы между тем, что известно, и тем, что неизвестно, не существовало. Не было места сомнению. Эрих просто «уехал». И так оно и есть.
А Якоб-то не прав, подумал он. Эрих существует. Он где-то там, далеко. Жизнь Эриха продолжается вне зависимости от того, знают они об этом или нет, едва заметная рябь на самой периферии их поля видения, ссылка на утраченный источник.
Однако Якоб с подобными соображениями не желал иметь ничего общего. Трое друзей уже ссорились этим летом, мирились — и снова ссорились. И в отношениях этих появился некий новый элемент, будто камушек, который регулярно затасовывался между ними, оставляя надолго запоминающиеся царапины. Якоб этих отметин замечать не желал.
— А ты откуда это знаешь? — взорвался наконец Сол.
Он бы наверняка еще много всякого наговорил, но тут вскочила Рут, скрипнув ножками стула по булыжной мостовой, так что эхо этого звука отдалось от стены ратуши, вдребезги разбив едва ли не полную тишину, царившую на Рингплатц. Сол и Якоб вздрогнули и подняли головы, но она уже шла прочь, чуть не бежала, и юбка зло летала из стороны в сторону. Она завернула за угол и исчезла, прежде чем хотя бы один из них успел собраться с духом, чтобы окликнуть ее.
— Черт, — тихо выругался Якоб. И когда Сол попытался подняться со стула, чтобы рвануть за ней следом, сказал: — Оставь, все равно без толку.
С этакой уверенной ноткой в голосе, и непонятно было, на чем эта уверенность основана.
Сол упал обратно на стул, мучительно размышляя над тем, почему поступил именно так — из уважения к Якобу, или из-за переменившегося вдруг настроения Рут, или в силу некой странной апатии, в которую жаркие летние дни погружали город, когда влажный воздух застаивался на улицах и лип к стенам зданий. Потом он вспомнил, как Якоб в свое время точно так же вспылил и сбежал из Шиллерпарка. С тех пор прошло уже почти два года: год советской оккупации и предшествовавший ему год полной неопределенности. В тот раз Рут остановила его точно такой же фразой. Теперь он сидел, разглядывал носки своих туфель и казнил себя за то, что вообще открыл рот. Сомнений в том, что рассердилась Рут именно на него, у него не было. Так они и сидели вдвоем, окутанные облаком неуютного молчания.
— Ну и что будем делать, а, Сол? — через минуту или около того спросил Якоб. Голос у него был ровный, и даже глаза, пытающиеся перехватить взгляд Сола, не мигали, — Что мы все теперь будем делать?
Ревнует, подумал Сол. Подозрение вспыхнуло фейерверком — и не погасло. Якоб смотрел ему в глаза секундой дольше, чем следовало бы. Якоб ревнует, потому что знает.
— Я… — начал было Сол, но потом передумал.
— Что? — тут же среагировал Якоб, и голос у него стал еще более тихим, чем раньше, — Что ты хотел мне сказать?
Случилось это три месяца тому назад. Рут играла уже в третьей по счету постановке Еврейского театра. Эрлих переработал для сцены несколько народных сказок и выстроил их в единый сюжет, так чтобы в итоге вышел прогресс от местечковой убогости к коллективизированной и механизированной раскрепощенности. Когда диббуки и бесы начинали превращаться в помещиков и прочий контрреволюционный элемент, спектакль терял всякую связь с пусть даже чисто художественным правдоподобием. Рут сыграла поочередно нескольких сбившихся с пути истинного дочерей — плюс две старые карги с не слишком ясными сценическими функциями: в постановке Эрлиха от членов его, мягко говоря, не вполне профессиональной труппы требовалось по нескольку раз за спектакль менять роли. Перемена костюмов приводила к полному хаосу за сценой, откуда даже сквозь зрительское шиканье были слышны зычные проклятия костюмера в адрес актеров, которые так и норовили положить шляпу в не предназначенное для нее место, потерять башмак или оторвать от костюма пуговицу в попытке справиться с практически неразрешимой математической головоломкой, в которой семеро актеров должны были сыграть восемнадцать ролей.
64 
