42 
Или мужчину.
Ее пальцы нащупали деревянный дверной проем, погрузившись в пустоту за ним.
Она нашла ванную комнату.
Застыв на пороге, Виктория, шаря руками в темноте, исследовала стену кончиками пальцев… гладкая эмалевая краска… прохладный металл…
Деревянный выключатель.
Свет ослепил ее. В его ярком сиянии комната приобрела знакомые очертания, явив ей мерцание медных панелей… мраморный монолит раковины… и обнаженную женщину, окутанную облаком темных спутанных волос.
Виктория отвела взгляд от своего отражения в зеркале над раковиной.
Пожелтевший от времени шелк покрывал деревянную вешалку для полотенец, рядом с которой, причудливо извиваясь, проходили окрашенные в телесный цвет трубы.
Прошлой ночью до того, как лечь спать, она постирала свои панталоны и чулки, — Виктория делала это каждый вечер.
Заходил ли он в спальню и в ванную комнату, пока она спала?
Видел ли он то, что ни один мужчина не имеет права видеть — бесполезную попытку женщины сохранить остатки благородного воспитания, когда это уже не имело смысла?
Ее взгляд безошибочно вернулся к зеркалу.
Оттуда на Викторию смело смотрела обнаженная женщина с темными волосами, — женщина, лишенная земных благ и горделивого тщеславия. Сквозь пряди спутанных волос проглядывали белые груди.
«Я знаю тебя, Виктория Чайлдерс», — утверждал мужчина, написавший письма.
Но Виктория не знала женщину в зеркале.
Она не знала женщину, которая разделась перед совершенным в своей красоте незнакомцем и не испытывала при этом стыда.
Выступающие груди — отличительный признак ее пола.
Символ слабости и уязвимости.
Женского греха.
«Желание — часть каждого из нас, мадмуазель».
Виктория вспомнила так называемое высшее общество, которое наблюдало за продажей ее девственности.
Мужчину, который служил в парламенте; женщину — известного общественного деятеля.
Нашли ли они ту страсть, которую искали?
Бледная тонкая рука поднялась в зеркале.
«Ты хочешь поцелуев…» — соблазнительно прошептал знакомый мужской голос.
Женщина в зеркале прикоснулась к покрасневшим губам.
Потрескавшаяся кожа уколола кончики пальцев Виктории; внезапное чувство пронзило ее тело подобно электрическому разряду.
Ни один мужчина еще не целовал ее.
Мужчины не целуют женщин на улицах; они просто совокупляются с ними.
И сейчас она поняла почему.
У проституток, как и у Виктории, сморщенные, потрескавшиеся губы.
Полгода назад ее губы были мягкими и пухлыми.
Любовалась ли она тайно полнотой своих губ и мягкостью своей кожи?
Неужели ее тщеславие было столь очевидным?
«Твои груди…» — не умолкал соблазнительный мужской голос.
Бледная тонкая рука в зеркале медленно спустилась вниз к острому подбородку, к ребристому горлу, к пульсирующей впадине. Теплые волосы закрыли собой ее пальцы.
Под покровом темных волос загрубевшая кожа плавно перетекала в округлую грудь. Она была мягкой и полной, в отличие от всего остального.
Сосок выглядывал сквозь ладонь и покров спутанных волос, словно потемневший бутон розы.
Но на ощупь он не напоминал бутон розы.
Он был твердым. Его окаймляли крошечные пупырышки, похожие на гусиную кожу.
До писем Виктория никогда не рассматривала свое обнаженное тело, никогда не прикасалась к себе за исключением тех случаев, когда мылась мочалкой.
Никогда не осознавала ту чувственность, что дремлет под простым шерстяным платьем в ожидании, когда она узнает о ней.
И вот, мужчина с серебряными глазами прочитал письма. И он узнал…
«Ты хочешь того, о чем тайно мечтает каждая женщина».
Но она не хотела хотеть.
Чтобы ее целовали.
Чтобы ее ласкали.
Чтобы сосали ее грудь.
Она не хотела изнывать от страсти.
Она не хотела жаждать…
Теплоту прикосновений.
Гармонию проникновения.
Она не хотела желать и нуждаться в мужских пальцах… в мужском пенисе… в мужском языке.
Виктория повернулась, уронив руку, и ощутила, как волосы взметнулись вокруг нее.
Последние шесть месяцев она пользовалась треснувшим ночным горшком; роскошь сидеть на гладком деревянном сиденье была приятной неожиданностью.
Это напомнило ей удобства, которые она когда-то считала само собой разумеющимися, удобства, которых была лишена.
42 
