40 
Войдя в номер, она велела коридорному задвинуть тяжелые шторы на окнах, но дневной свет проникал и сквозь них, а ожерелье в несколько рядов, что плотно облегало шею, предстояло снять. Так любил Кристоф. Ради него она была готова на все, пошла даже на низость, почти преступную... Долгожданные плоды злодеяние обещало принести совсем скоро...
Тонкие длинные пальцы рассеянно прошлись по жемчужинам. Перед глазами запестрела толпа разодетых людей – гостей на вчерашнем празднике. Кристоф мило беседовал с Айрис Берри, улыбался утонченной француженке Мари Дюплен и смеялся с графиней, подругой Сьюзен, может, над шуткой или над любопытной сплетней – графиня их знала без счета.
Она сходила с ума. Тайком следила на подобных приемах за каждым шагом Кристофа, подмечала все до мелочей, а потом изводила себя домыслами и бредовыми заключениями. И ничего не могла поделать. Хуже того – едва ли не упивалась своими страданиями.
На приемах бывали женщины. Море женщин – в роскошных туалетах, с прекрасными манерами, большинство моложе и раскованнее, чем она. Порой ее охватывало неодолимое желание бросаться от одной красавицы к другой и заслонять собой любую, на кого – умышленно либо случайно – устремлялся его взгляд.
Она сходила с ума...
Почему, ну почему юную Вэлари О’Брайен свели в далеком семидесятом с мягкотелым Локвудом, не отыскали того, для кого она появилась на свет? Почему так горька и томительна запоздалая любовь? Почему не приостановить время? Куда оно мчится столь стремительно и жестоко?
Взгляд снова задержался на глазах в зеркале, и лицо осветила улыбка. Глаза у влюбленной женщины всегда молоды – будь ей хоть двадцать, хоть шестьдесят...
В дверь негромко постучали. Губы дрогнули, беззвучно произнесли:
– Кристоф... – И стало неважно, какая под ожерельем шея и чем умеет развеселить графиня. – Войдите! – произнесла она певучим, исполненным страсти голосом.
Тоскливую серость утра скрасил Шустрик. Роберта принесла клетку в гостиную, выпустила крысенка побегать, сама стала готовить завтрак, а когда села у стойки в кресло и хвостатый дружок выклянчил у нее кусочек тоста, с великим изумлением заметила, что тот заулыбался.
– Шустрик! – Она не верила в эти крысиные улыбочки. Всякий раз, когда слышала о них, вспоминала о якобы говорящих попугаях, человечьи слова в болтовне которых различают единственно по уши влюбленные в говорунов хозяева, больше никто. И тут – на тебе! Шустрик именно улыбнулся, это было ни с чем не спутать.
С той самой минуты, как сегодня проснулась и вспомнила про вчерашний вечер, про то, что согласилась опять увидеться с Джеффри и будет вынуждена вновь залечивать сердечные раны, она ходила сама не своя. Улыбка Шустрика согрела душу веселым солнечным лучиком.
– С тобой не соскучишься!
Крыс проворно съел угощение и еще раз улыбнулся.
Роберта засмеялась.
– Мой хороший! Не представляю, что буду делать, когда Ирвин потребует тебя назад. Может, тоже купить себе крыску? Или заявить Ирвину, что теперь, мол, это наш Шустрик!
В голову лезли непрошеные мысли. Сердце то трепетало в сладостном волнении, то в страхе замирало. Поспешно съев тост, Роберта посадила на плечо Шустрика, взяла с собой кружку с недопитым кофе, вернулась в спальню и принялась блуждать по безбрежным интернетовским просторам. Вивьен оказалась права. Надежда найти отца вспыхнула в Роберте с такой силой, что частично вытеснила мысли о Джеффри.
Что удерживало ее до сих пор от решительных действий? Наверное, укоренившаяся с детства мысль, что рассердится мама. Но ведь детство давно миновало, настали совсем иные, взрослые времена. Изменилась и сама Роберта, и, не исключено, ее мать. Попытаться в любом случае стоило.
Она пробовала и прежде найти отца. Безуспешно. Сегодня рылась в поисковиках упорнее и гораздо дольше, но так ничего и не выяснила – слишком уж мало об Эдуардо знала. А теперь, начитавшись статей про спорт, уже не могла вспомнить точно, на чемпионате мира он победил или же только Европы. В каком году или годах это произошло, вовсе не имела понятия. Итальянцев-парашютистов было в семидесятые великое множество, некоторых называли лишь по фамилии, так что было даже не определить, о мужчине речь или о женщине. Словом, простейший путь не привел к заветной цели. Оставался второй – более сложный.
У Роберты были непростые отношения с матерью. В основном та не проявляла ни нежности, ни желания сблизиться – отчего в раннем детстве Роберта безмерно страдала, – лишь в редкие дни выплескивала на дочь море ласки, тогда даже смотрела на нее иначе. Как на нечто столь дорогое, от любви к чему, если дать волю чувству, можно забыть себя.
40 
