Особенно,... 
40 
— Что? Издеваться?
Терпению Евы пришел конец. Раздражение и недоумение, вызванные оскорбительными намеками Себастьяна, превратились в ее душе в тягучую, удушающую злость. Она расправила плечи и гордо вскинула голову.
— А тебе не кажется, что это ты надо мной издеваешься? Ведь это не я приехала к тебе домой, не я извожу тебя какими-то странными недомолвками, не я заявляю, что, непонятно почему, никогда не стану говорить о твоем прошлом!
— Непонятно почему? — Себастьян усмехнулся. — Ева, дорогая моя, я ведь сказал, что мне многое о тебе известно. — Он жестом руки попросил Еву не перебивать его и торопливо добавил:
— Только еще раз повторяю, что готов про все забыть. Ты научила меня видеть неземной свет, ты наполнила мое сердце удивительными чувствами, значит…
— О чем ты готов забыть? — не выдержав, требовательно спросила Ева.
Мужественное лицо Себастьяна стало вдруг растерянным, как у маленького ребенка, застигнутого врасплох. Он снова провел рукой по волосам и тяжело вздохнул.
— Ева… я уверен, что ты прекрасно понимаешь, о чем я веду речь, но…
— Представь себе, не понимаю! — возразила Ева, опять перебивая его.
Себастьян набрал полную грудь воздуха и медленно, словно тяжело больной, выдохнул.
Его лицо потемнело, сделалось несчастным и вместе с тем серьезным.
— Ладно, я все объясню, как бы сложно это ни было…
— Будь так добр, — сощуривая горящие глаза, произнесла Ева.
Себастьян еще раз вздохнул, отвернулся к окну и приглушенно заговорил:
— Я никоим образом не хочу обидеть тебя, Ева, и не имею ни малейшего права за что-то осуждать… Но я не совсем понимаю твоего поведения…
Он повернул голову и посмотрел на молодую женщину. Она смотрела прямо на него, и в ее взгляде не было ни стыда, ни раскаяния, ни смущения, лишь искренне недоумение и возмущение.
— В то время, когда мы оба учились в университете, ты ни от кого не скрывала своих пристрастий, — продолжил Себастьян, опять отворачиваясь, — к роскоши, к богатству, к титулованным поклонникам…
Произносить эти обвинительные слова ему было трудно. Но он решил, во что бы то ни стало поговорить с Евой начистоту, чтобы в их отношениях — даже если им суждено закончиться уже сегодня вечером — не оставалось ничего неясного. Себастьян больше не смотрел на Еву, но чувствовал, как с каждой секундой возрастает ее напряжение, как воздух в комнате сгущается, становится невыносимо тяжелым.
— Я ненавижу сплетни, Ева, всегда стремился быть в стороне от женских пересудов и перемывания чьих-либо косточек. Я убежден, что каждый человек волен поступать так, как хочется именно ему. Все мы разные, у всех у нас свои достоинства, свои недостатки…
Себастьян надолго замолчал, собираясь с мыслями.
— Но от рассказов о твоем образе жизни было некуда деться, честное слово. О тебе, о том, во что ты одеваешься, как обходишься с мужчинами, как сильно любишь роскошь и богатство, болтали все без исключения, девчонки и ребята.
Он замолчал, опустил голову и принялся рассматривать рисунок на диванной обивке.
— И как же я обхожусь с мужчинами? — странно холодным, не своим голосом спросила Ева.
Себастьян посмотрел на нее и ужаснулся.
Ее лицо побелело как мел. Свет в глазах померк, губы сжались в тонкую обескровленную полосу.
Он хмыкнул, неуклюже пытаясь разрядить обстановку.
— Ева, только не подумай, что я обличаю сейчас какие-то твои пороки. Ты жила как хотела…
— Так как же я обхожусь с мужчинами? — тем же тоном снова спросила Ева.
— Во-первых, я говорю о прошлом, — пробормотал Себастьян. — Сейчас ты совсем другая…
Ева молча ждала ответа на вопрос.
— А в студенческие годы все утверждали, будто в отношениях с мужчинами ты способна быть жесткой, жестокой даже, — сказал Себастьян, уже начиная ругать себя за то, что завел этот разговор, что пришел к Еве, что вообще приехал в Глазго. — Я не поверил бы во все эти сплетни, клянусь, не поверил бы, если бы не…
Он замолчал, подумав вдруг о том, что ему неизбежно придется впутать в эту историю и Эмили.
— Если бы не что? — с той же пугающей отстраненностью спросила Ева.
— Если бы не слова одной моей подруги, человека, которому я привык доверять с детства, — нехотя произнес он.
— Эмили Трейс, — тихо сказала Ева.
Себастьян опять взглянул на нее. Она выглядела теперь несколько иначе: не мертвецки бледной и безжизненной, а убитой горем. Ее веки были полуопущены, и под глазами лежали темные тени от густых ресниц. Она сидела ссутулившись, как будто ощущала на своих хрупких плечах весь непомерный груз своего несчастья, и смотрела не на Себастьяна, а куда-то в пространство перед собой.
40 
