108 
Словно услышав отчаяние Дункана, Эмбер пошевелилась. Золотые глаза открылись. Ей не надо было спрашивать, что случилось. Она очень ясно ощутила, как разбегаются, редеют тени прошлого, как память соколиной приманкой поблескивает сквозь оттенки темноты.
Так же ясно она ощутила и страх Дункана перед знанием прошлого. Этот страх разделяла и она.
Но ей не оставалось ничего другого, как только посмотреть этому страху в лицо. Она не может долее терпеть, чтобы Дункан разрывался между прошлым и будущим, невидимо для глаз истекая кровью, неумолимр скользя все ближе и ближе к краю безумия.
Как я и боялась, это губит его.
Как я и боялась, это погубит и меня.
Слишком рано, мой темный воин, мой любимый, сердце мое… слишком рано.
И слишком поздно.
Эмбер медленно перевела взгляд мимо Дункана, туда, где стояли и молча смотрели на нее трое воинов, удерживаемые на месте лишь поднятой рукой глендруидской колдуньи.
Увидев серебряную застежку, сверкающую на плаще одного из мужчин, Эмбер поняла, что проиграла свою игру. Прошлое догнало Дункана.
У прошлого было имя — Доминик ле Сабр.
— Отпусти меня, — прошептала Эмбер.
Дункан не сразу понял, что Эмбер заговорила с ним.
Когда же он хотел ответить, она приложила руку ему к губам, призывая к молчанию.
— Если ты хочешь вспомнить прошлое, — дрожащим голосом проговорила Эмбер, — ты должен сначала отпустить меня.
Почему!
Вопрос не был задан вслух, но для Эмбер он прозвучал так же ясно, как сказанное слово.
— Потому что ты не можешь иметь и то и другое. Почему!
Эмбер закрыла глаза от боли, которая с каждым вдохом все сильнее стягивала ей внутренности. Она подозревала правду еще до того, как отдала себя Дункану под священной рябиной. Подозревала, но не знала.
Теперь она ее узнала.
Слишком поздно.
— Потому что ты не можешь по-настоящему любить меня, пока не исчезнут тени, — прошептала Эмбер, — а когда они исчезнут, то ты и подавно не станешь любить меня.
Она уронила руку, лежавшую у него на губах. Зная, что не должна этого делать, но не в силах удержаться, она чуть коснулась его губ своими.
— Ты говоришь непонятно, — сказал Дункан, заглядывая в потемневшие глаза Эмбер. — Ты еще не в себе после падения.
— Нет. Оно заставило меня ясно увидеть, какое зло я тебе причинила, желая лишь защитить тебя.
— Ты причинила мне зло? Что за бессмыслица! Ты вытащила меня из ужасающего мрака.
Медленно покачав головой и не замечая катящихся по щекам слез, Эмбер заставила себя отдать Дункану то, в чем больше нельзя было ему отказывать.
— Отпусти меня, темный воин. Твое прошлое — вот оно, вокруг тебя.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Отпусти же меня, — прошептала она. Озадаченный Дункан разнял руки, выпуская Эмбер из объятий. Она села и хотела было встать, но поняла, что ноги откажутся ее держать.
Как и Дункан, она тоже боролась с собой, зная, как должна поступить, и отвергая неизбежное в одно и то же время.
— Теперь, когда мы не касаемся друг друга, ты видишь? — спросила Эмбер.
— Я вижу лишь твои слезы.
— Тогда слушай, что я скажу. Эта глендруидская колдунья — подруга твоих детских лет.
— Я знаю. Мегги.
— Вот этот белокурый и черноглазый рыцарь, который так меня ненавидит, — ты его знаешь?
Дункан взглянул на Саймона.
— Ну да. Это Саймон, прозванный… Верным! — закончил Дункан, и в его голосе явственно звучало торжество. — Конечно же, я его знаю!
— А кому он верен? — тихо спросила Эмбер.
— Своему брату.
— Как зовут брата Саймона Верного?
Дункан неожиданно вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с высоким, могучего телосложения рыцарем, который наблюдал за ним глазами цвета зимнего дождя, а рука его сжимала рукоять наполовину вынутого из ножен меча.
— Доминик ле Сабр, — ответил Дункан. Рыцарь кивнул.
— А как зовут тебя, темный воин? — прерывающимся шепотом спросила Эмбер. — Как твое настоящее имя!
Дункан закрыл глаза и попытался заговорить, ответить. Извивались темные тени, стараясь помешать светлым осколкам памяти, которые плыли навстречу друг другу и сплетались фрагмент за фрагментом в мерцающую ткань знания, так что теперь даже и тысяче оттенков темноты стало не под силу заслонять от глаз огненный узор истины.
Когда Дункан снова открыл глаза, Эмбер была рада, что уже не прикасается к нему.
— Я — Дункан Максуэллский, Шотландский Молот, — с силой сказал он.
108 
