95 
— Но можно же что-то сделать. — Обезумев от горя, она прижала его ладонь к своей щеке. — Я читала о курсах лечения, таблетках.
— Я напичкан таблетками. Порой я чувствую себя очень не плохо.
— Есть специальные клиники.
— Я не собираюсь проводить остаток своих дней в клинике. Я продал дом, так что деньги у меня есть. Сниму номер в «Плазе», буду ходить в театр, кино, музеи, на балет. Делать то, на что у меня последние несколько лет не хватало времени. — Люк улыбнулся, касаясь пальцем ее щеки. — Прости за бокал.
— Не бери в голову.
— Похоже, это «Уотерфорд», — пробормотал он. — У тебя всегда был класс, Эмма. Не плачь.
— Я соберу осколки.
— Не надо. — Люк снова взял ее за руку. Ему необходимо, чтобы кто-то держал его за руку. — Просто посиди со мной.
— Хорошо. Люк, тебе нельзя сдаваться. Каждый день… О, я знаю, это звучит банально, но каждый день врачи делают шаг вперед. — Эмма снова прижала его руку к щеке. — Средство, вот-вот найдут. Врачи просто обязаны.
Люк промолчал. Эмме нужно утешение, которое он не мог дать. Как объяснить ей, что он почувствовал, узнав результаты анализов? Поймет ли она, сможет ли понять, что в его душе не только страх и злоба? Есть еще унижение, отчаяние. Когда у него началось воспаление легких, врачи «Скорой» не хотели прикасаться к нему. Его изолировали от людей, от сострадания, от надежды.
Эмма была первой, кто прикоснулся к нему, кто заплакал, переживая за него. А он не мог ей ничего объяснить.
— Когда увидишься с Джонно, не говори ему, как я выгляжу.
— Не скажу.
— Помнишь, я пытался научить тебя готовить?
— Ты сказал, что я безнадежна.
— В конце концов ты выучилась готовить спагетти.
— Я по-прежнему готовлю их раз в неделю, даже когда не хочу.
Люк молча заплакал, и слезы медленно потекли из-под ресниц.
— Почему бы тебе вместо «Плазы» не остаться здесь? — Когда он покачал головой, Эмма продолжила: — Ну хотя бы сегодня. Всего на один вечер. Здесь так одиноко без Марианны. А я продемонстрирую тебе свои успехи в приготовлении соуса к спагетти.
Эмма сидела рядом с Люком, а он, закрыв лицо руками, плакал.
* * *
Когда самолет приземлился в Хитроу, шел дождь. Мягкий весенний дождь, заставивший Эмму вспомнить о нарциссах. Неся на плече сумку с фотопринадлежностями, она прошла через контроль, Джонно чмокнул ее в щеку и, обняв за талию, повел к выходу.
— Пит позаботится о твоем багаже.
Когда Джонно открыл дверь лимузина, Эмма подняла бровь.
— Ненавижу ездить из аэропорта на такси, — заявил тот. Когда они устроились, он налил два стакана пепси и предложил Эмме хрустящий картофель. — К тому же здесь мы сможем поболтать. Как перенесла полет?
— С помощью драмамина и молитвы. — Эмма набросилась на картофель. Есть в самолете ей не позволял желудок. — Не беспокойся. К турне я запаслась и тем и другим.
— Буду рад видеть тебя на борту самолета.
Эмма крепилась, задавала вопросы, шутила. Потом опустила стекло, отделяющее их от водителя.
— Хорошо, что именно ты приехал встречать меня.
— Как я понял, у тебя были причины просить меня об этом.
— Да. Можно сигарету?
— Что-то серьезное? — Джонно зажег две сигареты.
— Очень. — Эмма глубоко затянулась. — Пару дней тому назад ко мне приходил Люк.
— Он в Нью-Йорке?
— Да… Мы ужинали вместе.
— Очень хорошо. Как он?
Не поднимая глаз, Эмма достал из сумочки конверт:
— Он хотел, чтобы я передала это тебе.
Джонно вскрыл конверт, и она отвернулась. Тихо урчал двигатель, мягко барабанил дождь, из колонок доносилась прелюдия Шопена. Эмма подождала минуту, пять, наконец взглянула на Джонно.
Тот невидящими глазами уставился перед собой, письмо лежало у него на коленях. Когда он повернулся к Эмме, у нее сжалось сердце.
— Ты знаешь?
— Да, он сказал мне. — Не зная, что делать, она взяла его за руку. — Мне очень жаль, Джонно. Очень жаль.
— Люк беспокоится обо мне. Хочет, чтобы я обязательно сдал анализы. И он… он успокаивает меня, что не распространялся о наших взаимоотношениях. Господи Иисусе, — хрипло засмеялся Джонно, откинув голову на спинку. — Умирает, но хочет, чтобы я знал: моя репутация не пострадала.
— Для него это имеет значение.
У Джонно запершило в горле. Поняв, что сейчас заплачет, он глубоко затянулся.
— Люк не был мне безразличен, черт возьми. Теперь он умирает, и что я должен сказать? Благодарю, старина. Чертовски благородно с твоей стороны унести мою тайну в могилу.
95 
