Лёгкий, ненавязчивый романчик 
145 
Он представил Ятя хозяйке («Мой друг, известный писатель из Петербурга»).
— Как много едет в этот сезон писателей, — прокряхтела старуха. — Ялта стала модное место, да…
— Ну, идемте в гостиную, — гостеприимно пригласил Грэм. — Я вас сейчас со всеми познакомлю.
Больше всего сборище напоминало пятерку приятелей из только что придуманного рассказа, неведомой силой собранных в приморском городе после долгих лет разлуки. В гостиной при свечах мрачно сидели по углам осунувшийся Свинецкий, толстый и благодушный градоначальник Терновский, никогда не терявший бодрости духа большевик Кропачев, сам рыбак, из бывших матросов, и до смерти перепуганный Трубников; он был уже не рад, что ввязался в большую политику. Свинецкий грыз спичку: табак был на исходе, приходилось экономить. Появление Ятя явно прервало затяжной спор.
— Вы? — вскинулся Свинецкий. — Но ведь я арестовал вас. Побег?
Это «я арестовал вас» выглядело так трогательно в его положении, что Ять почувствовал к нему теплую симпатию.
— Видите ли, — осторожно попытался он объяснить эсеру особенности текущего момента, — история несколько ускорилась. Власть переменилась.
— Значит, вы не бежали, — зажимая бороду в кулаке, мрачно констатировал Свинецкий. — Как были тряпкой, так и остались.
Даже в этой ситуации его больше всего заботил вопрос о воспитании из Ятя истинного революционера.
— Не успел, — виновато признался Ять. — Татары освободили.
— Татары? — вскинулся Терновский. — Восстание? Что вы говорите!
— Да, восстание. Обиделись на закрытие рынка и ночью захватили Гурзуф.
— На Ялту идти не собираются? — с надеждой спросил Кропачев. — Они бы эту суку гетманскую в один укус…
— Не знаю. Пока устанавливают в Гурзуфе свои порядки. Русским на рынке ничего не продают, готовится всеобщее обрезание…
— Кто бы мог подумать! — всплеснул пухлыми руками Терновский. — Такие смирные…
— Революция электризует массы, — важно заметил Свинецкий. — Я рад, что возрождаются национальные движения. Российская империя была тюрьмой для всех народов, кроме русского…
— Вот вам национальные движения! — Терновский мотнул головой в сторону наглухо закрытого окна. — Пришел неведомый хохол и прогнал всех.
— Пролетарии все братья! — стукнул кулаком по колену Кропачев. — Что ж мы, для того русского царя скинули, чтобы у нас гетман сидел? Или, того хуже, мулла? Спасибо вам широкое от рабочего классу, сменяли гуся на порося!
— Сейчас не спорить надо, товарищи, — робко заметил Трубников. — Сейчас думать надо, как татар погнать да гетмана скинуть, а уж там договоримся…
— Нет, не договоримся! — вскинул голову Свинецкий. — С вашими товарищами пытались договориться — они украли революцию, как цыгане крадут ребенка! Мы должны выяснить все между собою сейчас, и только сейчас!
Эта уверенность, что в полутемной ялтинской гостиной решается судьба России, окончательно развеселила Ятя. Он уселся в свободное кресло и приготовился слушать.
— А как вы попали в Крым? — подозрительно спросил Терновский. — С большевистским поездом?
— Это не был большевистский поезд, — веско пояснил Грэм. — Не верьте слухам. Я тоже прибыл этим поездом, но с особой миссией.
— Позвольте узнать, какой?
— Терпение, терпение, — усмехнулся Грэм, и Ять поразился его уверенности: не было в России другого писателя, который бы так уверенно претворял вымысел в явь.
— О, как это будет прекрасно! — не слушая никого, увлеченно фантазировал Свинецкий. — Могучая центробежная сила революции… страна, подхваченная ею, распадается на множество автономий! Гибнет удушающая центральная власть, в каждом вольном городе расцветают свои таланты… своя письменность… Потом можно объединиться, но вначале, когда падают скрепы… Гигантская махина, лежавшая тяжелой тушей на пути человечества к будущему, превращается в цветущий сад национальных государств, свободных, новых…
В эту торжественную минуту послышался резкий стук в дверь, и мимо гостиной прошаркала хозяйка, сквозь зубы ругающаяся по-датски.
— Кто это? — трясущимися губами прошептал Трубников.
— Господи, да успокойтесь! — отмахнулся Грэм. — Это Егор, дворник, пришел с базара…
Послышались стук отодвигаемой щеколды и тяжелые шаги. Дворник басовито отчитывался о приобретенном и потраченном.
145 
