81 
А когда прочитал заметку в «Смене», брезгливо скривился, сплюнул, с трудом подавил в себе желание выматериться и сказал:
– Дешевка!…
– Что делать, па? – спросила Лидочка.
– Молчать в тряпочку. В колонию – не ездить. А то он там чего-нибудь еще натворит и схлопочет дополнительный срок. И амнистия ему накроется…
– А что, будет амнистия?!
– Ждем после Нового года. Как раз для таких засранцев, как твой Толик. Ты лучше узнай – не попалась ли эта дерьмовая газетка родителям на глаза? Если уже… сходи к ним вечерком, побудь с ними. Хочешь, я могу им позвонить?
– Не надо. Я сама, – твердо сказала Лидочка и ткнула пальцем в середину заметки «Печальный конец в погоне за длинной бундесмаркой…». – Смотри, па… Они же пишут, что «…скорее всего большую часть из двух миллионов западных марок А. Самошников сумел переправить в Союз через криминальные структуры…».
– Ага… Как же! Разевайте рот пошире. Так тебе немцы и выпустят из рук такие деньги! Нет человека – нет проблемы. Нет проблемы – нет и денег! И общий привет. А то я не знаю!… Понапишут хрен знает что. – И подполковник Петров сплюнул еще раз.
– И вы знаете, Владим Владимыч, – сказал мне Ангел, прервав стройное течение своего рассказа, – Петров-то был абсолютно прав! На эти деньги тут же наложило лапу городское финансовое управление, а потом они тихо и элегантно исчезли в бездонном кошельке городского бюджета. Но не все… Насколько я помню, треть суммы обросла какими-то неведомыми параграфами и якобы совершенно законно разбрелась по карманам нескольких «отцов» города.
– Симпатичная подробность, – заметил я.
– Ну а вдруг? – с надеждой спросила Лидочка.
– Ну ты-то не повторяй глупостей за дураками! – разозлился подполковник милиции. – Они же, раздолбай, сами себе противоречат: пишут, что Самошников погиб, когда ехал с ипподрома, где выиграл два миллиона. Откуда он отправлял эти марки сюда – с того света, что ли?! Подумай сама, Лидка. Поднапряги головку-то…
Лида не успела ответить отцу. К подъезду подкатил ужасающего вида, расхлябанный «Москвич». Вылезли из него трое молодых сотрудников «спецслужбы», смахивающих на не очень удачливых фарцовщиков.
– Здравия желаем! – сказали они подполковнику. – Привет, Лидуня!…
– Здорово, – сказал Петров, – Маслов! Игорь, погоди. Отвези Лидку на Гражданку, на Бутлерова. К школе. Она покажет.
– Нет вопросов, начальник! Садись, королева красоты, – сказал капитан Маслов, с удовольствием поглядывая на уже выпуклую грудку тринадцатилетней Лидочки Петровой. – Как там твой Толик? Все еще чалится?
Самошниковы уже знали все: им позвонили из Пскова – театр выражал соболезнование.
На работе Эсфири Анатольевне и «Комсомольскую правду» вручили. Как положено – с оханьем и аханьем, но с таким нескрываемым животным любопытством! Пытаясь понять – получила она от погибшего старшего сына-артиста те деньги, про которые в газете было рассказано? А в газете зря не напишут!…
Вечером папа Сергей Алексеевич сидел один на маленькой кухне, цедил водку из граненого стакана, плакать старался как можно тише. Только изредка постанывал и сморкался…
Фирочка лежала в спальне, сухими глазами смотрела в низкий потолок. Время от времени надевала очки, вчитывалась в гладкие строчки «Комсомолки», пыталась что-то еще понять за этими ловкими фразочками, снимала очки, откладывала газету в сторонку и ловила себя на том, что никак не может отчетливо представить Лешину улыбку, не может вспомнить его голос… И очень пугалась этого.
А в бывшей «детской» стоял запах корвалола, тревожно дополнявший чистенькие женско-старушечьи запахи, пропитавшие бывшую лежанку Толика-Натанчика – складное кресло-кровать, в котором сидела сейчас его бабушка Любовь Абрамовна, и плотные недорогие портьеры, и тюлевые занавески. Лешка их еще на третьем курсе сам вешал.
Рядом с креслом Любови Абрамовны, на старом вытертом гобеленовом пуфике, сидела Лида Петрова. Любовь Абрамовна показывала ей детские фотографии Леши и Толика-Натанчика, доставала из тумбочки разные забытые мальчишечьи «драгоценности» – рогатки, пробитые большие медные монеты, самодеятельно рисованные географические карты придуманных стран, сломанные зажигалки…
Неожиданно из всего этого детского хлама Любовь Абрамовна вытащила толстый некрасивый золотой перстень и протянула его Лиде.
– Что это, Любовь Абрамовна? – спросила Лидочка и удивилась ощутимой тяжести этого нелепого кольца.
81 
