Особенно,... 
162 
— А что ты скажешь насчет детей? — помолчав, спросил Пакетом. — Насколько мне известно, твоя жена молода и к тому же крепкого здоровья. У тебя непременно будут дети. Их-то ты будешь любить?
— Разумеется, буду… выполнять свой отцовский долг. В противном случае какой же из меня глава семьи?
— «Но любовь!.. Этого я никогда не допущу», — с мягкой насмешкой повторил Пакстон.
Мэттью промолчал, размышляя над его словами. Когда-то он любил мать — и потерял ее. Ситон попробовал обратить свою любовь на мачеху, пусть даже та не умела ответить ему взаимностью, — и потерял ее тоже. Он был еще слишком молод для полного бесчувствия и горько оплакивал се смерть. Друзья, погибшие в бою, любимый брат… все это невосполнимые потери.
— Ты, безусловно, прав в том, что, позволяя себе любить, человек принимает на себя риск возможной потери, — продолжал его друг, — и чаще всего самой тяжкой бывает потеря любимой жены. Но этот риск компенсируется величайшей наградой — взаимным счастьем. Друг мой Мэтт, жизнь — тоже битва. Трус уклоняется от нее и тем самым избегает потерь. Но он не знает и радости победы, он никогда не получит прекрасных боевых трофеев. Даже если сеть плечо, на которое можно опереться, дорога жизни трудна и полна опасностей, но в одиночку идти по ней просто невыносимо.
Мэттью снова отмолчался, В том, что говорил Пакстон, ощущалась великая истина, от которой капитан отворачивался так дол го.
Граф честно старался постигнуть и принять эту истину. Это само по себе нелегко, но он готов признать правоту друга… Однако был ли какой-то смысл в этой борьбе с самим собой? Возможно, она несколько запоздала. Вспоминая мучительное прощание с Джессикой и тоску одиночества, ни на минуту не уходящую с самого дня расставания, Мэттью спрашивал себя, как называется это непобедимое тяготение, самовольно и властно расположившееся в нем.
Возможно, оно называлось любовью.
Прекратив вышагивать по спальне, Гвендолин Локарт бросила быстрый нервный взгляд на стрелки часов, стоящих на мраморной каминной полке. Стрелки показывали девять. На этот вечер у четы Уорингов был запланирован выход, но Гвен удалось остаться дома под предлогом головной боли. Девушка послушно кивала в ответ на рассеянные советы одевающейся матери: выпить порошок и сразу лечь в постель, тогда к УТРУ самочувствие улучшится.
Однако стук, который слышала Гвен в вечерней тишине особняка, был грохотом сердца, а не болезненным биением крови в висках. Ее пульс частил от лихорадочного волнения.
На постели разложена одежда, когда-то взятая без спросу у кузена для пресловутого посещения «Падшего ангела». Гвен и не подумала вернуть ее, спрятав в укромный уголок, а Генри, гардероб которого более чем богат, не заметил пропажи. Как чудесно, что она так предусмотрительна, думала Гвен, торопливо надевая один за другим модные предметы мужского туалета.
Девушка ни минуты не сомневалась, что рано или поздно ей снова потребуется прибегнуть к маскараду. Так и случилось. В этот вечер она вознамерилась посетить боксерский поединок. До сих пор Гвен только читала о подобном развлечении и слышала, как отчим взахлеб обсуждает последние матчи, но не могло быть и речи о том, чтобы ей позволили увидеть вес своими глазами.
Тем сильнее она жаждала этого.
Набросив на плечи белый шейный платок кузена Генри, Гвен завязала его модным, хотя и несколько пышным узлом. За платком настал черед светлой пикейной жилетки. Эта деталь одежды была явно узка в груди, но в конечном счете так даже лучше, потому что позволяло приплюснуть неуместно женственную часть фигуры. Вот если бы еще брюки получше маскировали округлости бедер и ягодиц…
Наконец настало время оценить проделанную работу перед зеркалом. Гвен оглядела отражение самым критическим образом, не переставая при этом размышлять. Как ей хотелось посмотреть этот матч! В нем Террслу Ужасному, нынешнему чемпиону, предстояло выступить против шотландца Роба Килпатрика. Газеты наперебой превозносили последнего, уверяя, что теперь-то наконец Террел получит хорошую взбучку.
Чтобы считать туалет законченным, оставалось только застегнуть самодельные запонки, которые когда-то были пуговицами на одном из ее платьев. Это каждый раз отнимало у нее столько времени, что невольно возникала досадливая мысль: если бы не камердинеры, светские денди еще утром начинали бы одеваться для вечернего выхода. Справившись с запонками и поправив бутылочно-зелсный фрак, девушка нахлобучила на голову котелок и принялась заправлять под него густую массу темных волос.
162 
