36 
— Ну, отбивные так отбивные! — легко согласился Саша. — А пить что-нибудь будете? Мне-то нельзя, я за рулем.
— А я вообще не пью.
— Ой, простите, я ж забыл совсем…
Они сделали заказ подошедшей вежливой девушке-официантке. Надежда таки не смогла отказать себе и попросила принести ей проклятую отбивную, дав себе клятву просидеть потом на капусте три дня подряд. И не пожалела. Отбивные принесли — просто песня какая-то! Такие, какие она любит — чтоб с жирком чуть-чуть. Даже глаза прикрыла от удовольствия, пережевывая первый кусочек.
— А вы гурманка, наверное? — весело спросил Саша, глядя на нее.
— Ага. Она самая и есть. Нахожусь в вечном противоречии между потребностью в худобе-стройности и желанием хорошо покушать. Они у меня в состоянии постоянной войны находятся.
— И кто обычно побеждает?
— А с переменным успехом. То одно, то другое.
— А зачем?
— Что — зачем?
— Ну, война вам эта зачем? Так сильна потребность в худобе-стройности?
— Да нет, в общем… Я раньше вообще полной девушкой была, и меня это нисколько не напрягало… Жила и жила, себя не истязая, человеком себя чувствовала…
— А потом что случилось?
— А потом пора пришла в люди выходить! Замуж то есть. А вашему же глазу мужицкому только худобу-стройность подавай, на остальное он глядеть не желает, подлым образом отворачивается…
— Да ну, чушь какая!
— И ничего не чушь! Вы вот сами, положа руку на сердце, скажите — ведь никогда бы внимания не обратили на полноватую девушку?
— Не знаю, — пожал плечами Саша, — как-то не думал об этом…
— Да потому и не думали, что и впрямь внимания не обращали. Зачем? Глаз ведь только на красивом останавливается. На привлекательном, худом, стройном. Ваша Алиса наверняка такая?
— Да, она очень такая… привлекательная. Очень необычная. Не как все. Это вы правильно сказали. Такая привлекательная, что смотришь на нее и ни о чем другом уже и не думаешь. Топаешь за ней след в след, и все. И ни шагу в сторону. Потому что вроде как и причин нет особых в сторону прыгать. И красавица, и умница, и жена замечательная, и все для тебя, и все в дом, в дом…
— Ну так все правильно! Она гнездо свое вьет! Как все женщины! Потому что так надо, так природой положено. И я вот также пыталась… Тоже изо всех сил старалась быть и умницей, и красавицей, и чтоб все в дом. А от меня муж ушел. Почему? Чего вам еще надо-то?
— Да ничего! Провались оно, это ваше гнездо, знаете куда? — вдруг поднял Саша на нее сердитые потемневшие глаза. — Не надо мне такого семейного счастья! Если оно делает человека не любящим, а таким, таким…
— Каким?
— Изысканно-меркантильным, вот каким!
— Ой, боже мой, какие мы нежные! А что в том плохого, когда человек для семьи старается? Да пусть он при этом хоть каким будет! Семья — это вам не просто любовь-морковь, это все намного сложнее. Тут уже не про любовь, тут про терпимость говорить надо. А как вы хотели? Это ж работа, это тяжкий труд во благо…
— А не хочу тяжкого труда во благо. Какой в этом смысл? Зачем жить рядом с человеком, у которого вместо души — хитрая шкатулка для складирования накопленного? Конечно, вроде и ты ничем не обижен, и тебе выдается из этой шкатулки все, что полагается, по полному списку жизненных удовольствий. И сам ты в этой шкатулке вместе с потрохами сидишь. И снаружи тоже все красиво — и шкатулка, и ее хозяйка… А только нельзя прожить всю жизнь, будучи чужой собственностью. С поводком на шее. Нельзя, чтоб тобой просто пользовались. Хотя и можно, наверное… Только я не могу.
— Это вы сейчас о жене своей так говорите?
— Да. О жене. Теперь уже о бывшей. Ушел я. И давайте обойдемся дальше без комментариев. И так лишку разговорились. О бывших женах вообще нельзя говорить плохо. О них лучше или хорошо, или никак.
— Как о покойниках, что ли? Ну, вы даете… И вообще, что в такой шкатулке плохого? Просто в семье должен быть кто-то лидером… Наверное, по этому принципу нормальная семья и складывается? Кто-то из пары должен посадить себя добровольно в чью-то шкатулку? Я вот себя добровольно посадила. И не моя вина, что так все вышло.
— Нет, Надежда. Наверное, это не семья, это уже другое что-то. Я и сам еще не разобрался. Одно только понял: привлекательность сама по себе — штука очень опасная. В чем бы она ни выражалась. Хоть в красоте, хоть в другом каком качестве…
— … Или в мужской трезвости, например… А что? Тоже привлекательное качество… — задумчиво произнесла Надежда, тихо его перебив, отчего он посмотрел на нее удивленно и замолчал. Потом, будто спохватившись, заговорил снова:
36 
