— Ой, Петечка! Вы уже пришли! А вас тут вот гостья дожидается…
— Кто там пришел, мам? — выглянула из-за спины стоящего в дверях Пита Алиса. Отодвинув его небрежно, как тумбочку на колесиках, в сторону, она прошла на кухню, начала молча рассматривать гостью. Надежда тоже не отказала себе в любопытстве, уставилась на Алису оценивающе. Что ж, и правда, красивая. Правда, необычная. Легкая и прозрачная, как весеннее облачко. Летучие светло-рыжие колечки кудрей спутаны красиво и вроде бы небрежно, но за небрежностью этой столько изыска прячется, что так и тянет их рукой потрогать, ощутить их ласковую упругость. И кожа на лице необыкновенная, будто золотом светится. И косметики — никакой, лишь губы сияют перламутром, светло-рыжим, под цвет волос. Даже ресницы не накрашены, и оттого большие зеленые глаза в окружении их густых белесых пушинок кажутся будто странной дымкой подернутыми, совершенно прозрачными, как у холодной царевны-Несмеяны из детской книжки. Хотя и есть в этих глазах что-то такое… злобное. Обволакивающее, как белый горький дым от костра. Или как липкая паутина, в которую попади только, и назад уже не выберешься. Запутаешься в ней и зачахнешь, и выбраться уже никогда не сможешь…
— А вы кто? — первая нарушила взаимное разглядывание Алиса.
— А это и есть та самая Надежда, между прочим, о которой я тебе говорил, Сашкина спасительница со скалкой, — пояснил ей Пит, выскочив на полшага вперед с того места, куда определила его властно-небрежным жестом Алиса, — видишь, я прав оказался — наш пострел везде поспел…
— Пострел — это я? — улыбнулась ему беззлобно Надя. — Или Саша?
— В данном конкретном случае это вы, конечно. Сашино поведение мы с вами, как вы сами понимаете, обсуждать не будем. Да и кто вы такая вообще? И чего сюда приперлись, интересно? Что вам здесь надо?
— Да теперь уже ничего, собственно. И так все ясно. Ладно, извините, мне пора. Спасибо за чай…
Мать Алисы кивнула ей молча, испуганно перевела глаза на дочь. И тут же будто съежилась под взглядом дымчатых паутинистых глаз, тихо вздохнула-всхлипнула:
— Ой, Алисочка… Я ж думала, это подружка твоя какая…
— Мам, ты что… — будто сдерживая снисходительное раздражение, насмешливо проговорила Алиса. — Нельзя быть такой простодушной, ей богу, тем более в твоем возрасте. Пускаешь в квартиру неизвестно кого. Надеюсь, ты с нашей гостьей подробности моей интимной жизни не обсуждала? Хватило у тебя ума? Или наша гостья не мной, а моим мужем интересовалась?
— Да нет… Я только… Нет, Алисочка… — залепетала виновато мама, стрельнув в Надежду сердито глазом.
— Ладно, понятно. Не удержалась, значит. Опять поносом общения мучилась. Что ж у тебя за потребность такая, мам, перед всеми наизнанку выворачиваться?
— Да мы просто поговорили, чайку еще вот попили, и все. Мне же скучно, Алисочка. Все дома да дома. Ты ведь и не поговоришь со мной никогда…
Надежда поднялась со стула и направилась было в прихожую, но Алиса легко придержала ее за локоток, взглянула своими глазами-паутинками, улыбнулась вежливо:
— Да вы погодите, девушка… И впрямь, чего вы приходили-то? Спасибо вам, конечно, за Сашино алиби… Наверное, он с вами рассчитаться забыл, да? Он у нас вообще такой, очень рассеянный. Все в облаках витает. Мы сейчас в ссоре с ним, но это ненадолго, я думаю. В облаках, знаете ли, долго продержаться тоже невозможно, когда-то и на землю нашу грешную спускаться приходится. Это очень хорошо, что вы прямо ко мне пришли. Не стесняйтесь, скажите — сколько вы хотите?
— А я за спасение людей денег не беру, знаете ли. Тут я с вашим дедушкой совершенно и полностью согласна. А приходила я так — на вас посмотреть…
— И что, посмотрели?
— Ага.
— И каков результат? Понравилась?
— Очень… Вы очень красивая, Алиса. Всего вам доброго. Прощайте.
Она прямо взглянула в ее глаза и слегка отшатнулась даже. Лучше бы не смотрела. Вблизи они оказались совсем, совсем некрасивыми. Горел в них темный недобрый огонь душевной муки и злобного будто отчаяния, или болезненной страсти какой, а может, и обиды неутоленной. Настасьи Филипповны глаза, ни дать ни взять. Достоевщина. Чур меня, чур…
Она высвободила локоть из ее цепких тоненьких пальчиков и торопливо выскочила за дверь, каким-то чудом справившись со сложным замком, застучала каблуками по лестнице. Почему-то поскорее хотелось на воздух, хотелось уйти подальше от этого дома, от этих тягуче-злобных бездонных глаз в обрамлении светлых ресниц, будто тянулась из них за ней вслед тонкая крепкая паутинка. Догонит сейчас, схватит за горло и начнет душить, как глупую муху… Давешняя бабулька так и сидела на скамеечке, уткнувшись в свое вязание. Проходя мимо, Надежда мысленно попросила у нее прощения за несправедливые подозрения в старческом маразме — немцы-то действительно в этой семье были! И немцы, и дедушкина квартира, и убийство…