Последние отзывы

  90  

— Расскажу. Что надо.

— Не «что надо», — Клинский выговорил с омерзением. — Что значит — что надо?! Правду! Что краснеете? Почему пот?!

— Нас. В Москву. Признаю…

— Итак, в чем вы признаетесь?

— Правду.

— Ну, правду… Правду. Что такое правда? Эта область мало изучена. Ясно, что правда посредине. Только нигде не указано, между чем и чем. Я думал. Между хорошим питанием… И чем? — Неистово проорал: — Что вы положили объявить?! Не слышно! Кого пытались убить завтра? За деньги достали оружие, составили заговор?

— Его.

Тихохонько:

— Что значит: его? Его. По-русски говори: легитимного президента. — Он поприслушивался, будто слова звучали и без него, потер руки и нетерпеливо придвинулся. — Итак, вы правда хотели убить его?

— Да.

— Да, — он перевторил на другой лад. — Да… Меня бесит. Убить. Когда мы установили вашу затею и начали разрабатывать, меня с самого начала… Как же вы меня бесите… Дорогие. Видите ли, есть поступки, вообще не переводимые на русский. По-английски понятно, и каждое слово вроде имеет точный перевод, а сложишь вместе: чушь, чушь! Глупость. Брехня! Басня. Президента убить. Ты где живешь? Кому он нужен?! Как же надо нас пре-зи-рать, чтоб плести такое. Дорогой, — голос ослабел до беззвучия, — и вы надеетесь, я поверю, что вы считаете его, — мне на ухо, — существующим? Нет… Вы не подумайте, я не из старых коммунистов. Не из долдонов, кто понаслышке. Как партия отцам велела. Я читал, учил. Я бывал. Все, что передовое выходило, — доходило. Есть тетрадки — могу показать, я переписывал. Признаю, это важный вопрос. Человек, в том числе и наш, привык, так сложилось, что-то держать в этом месте. Но чтоб замахиваться на убийство… Тьма людская вообще не думает. Ребенку ноги тепловоз отхватит или урод народится, тогда подмоги просят, жилье и, пока пишут, — верят. А есть смелые. Как я. Я всегда сомневался. Мне нужен протокол. Протокол осмотра места события. А по обстановке я определяю: у них все есть! пропасть слов и чудес! Людей — миллионы! А протокола нет. — Он поднял перст. — Кто видел? По телевизору показывают? Так они много чего показывают. Им нетрудно показать. Окошко в Кремле светит? Да я таких окошек… Ночью свет горит в отхожих местах! Да, хочешь возразить: как же явления, люди видели. Ты знаешь этих людей? И я. Они, кто очень видел, все потом куда-то деваются, их забирают в Москву — думаешь, спроста? Да я много чего увидал бы, если б меня куда-нибудь забрали! Где его дети? Где огород? Недоразумение! Оно может показаться к нам, но как же его убить? А почему вообще решились? Это допрос — отвечать!

— За деньги. Нам обещали.

Клинский согнулся и схватил ладонями рот — его расчесанная, пробуравленная канавкой пробора голова встряхивалась, ое; держал смех, прорываясь в хрюканье, смех качал его, ломал, он не мог выкашлять смех, как кость, боролся, вздыхал, отвернулся, утирая в глазах. — Не могу смотреть на тебя, разбирает… Ну. Ну. Ну, а что бы потом? Бе-жать? — Сник и захохотал опять до задыхающегося сипенья: — И-ых-хых-х-х, — потому, что я кивнул.

— В другую страну.

— В какую? — немедленно вставил он и закатился уж совсем, не держась, выжимая слезы сплющенными веками — лицо маслилось. — Н-не говори, не… — Отмахивался, еле угомонился, и свирепо: — Да какой дурак вам поверит?! Кого хочешь надурить?

— Значит. Мы отсюда не уедем?

— В конечном… Не знаю. Надеюсь. Мы с отвращением… Жалко… Что я оказался сцеплен с такой мразью. У меня вызывают презрение люди, неспособные пострадать за чужую идею.

— Я смогу там. Убедить.

— Нет. Вы не те люди. Тех уже нет потому, что они могли убеждать. Ну что?!

— Тогда. Отпустите нас.

— Вот чисто московская тупость. Я ж толковал: кулак или ждет, или сжимается. Не может разжаться. Думаешь, я скажу, и — отпустят? Ага. Я тотчас сяду к вам. Пусть уж как идет. Что-то обязательно вырвется: жалоба, мертвые, Крюковский лес или снежок, русская зима — вот мы и представим вас, чтоб нас не раздавило. У них, ты понимаешь, у этого зверья — короткая расправа. Надолго не выезжают. У них строго-вернуться к обеду. Раззявятся на нас, вот тут вы нужны — на нас они плюнут! А вас помочалят. Тут уже и время уезжать. И мы опять на расстоянии. Наши расстояния — вот во что я верю. Вот они есть — и могут все. Дурачина Трофимыч решился сократить. Видишь, слабо верим, и сколько ради него накурочили, а если б еще верили? Добро начинали, хотели только хорошего. Встретить, как надо. А если его нет? Вот ты, ты чего приехал сюда?

  90