Особенно,... 
41 
Мне кажется, что подошло к концу не только воскресенье и даже не только наши отношения с Джерардом, но и вся моя жизнь. Скажете, нельзя дышать одной только любовью? Когда она уходит, надо собираться с духом и шагать вперед? Знаю, но в данном случае, оттого что сегодня я предпочла любви спокойствие, мое чувство, кажется, запылало с удвоенной силой. А все прочие желания — обзаводиться новыми вещами, с кем-либо общаться, куда бы то ни было ездить — словом, все прочее покинуло меня. Боюсь, навсегда.
Мама прикасается к моей руке.
— Эви?
Вздрагиваю.
— Что?
— Ты спросила, зачем мы звонили… — растерянно бормочет она.
Моргаю.
— Гм… ну да.
— А сама вдруг как будто забыла, что я рядом, — произносит мама, прикладывая руку к моему лбу, будто я еще ребенок и она в ответе за мое самочувствие.
Качаю головой, стараясь изобразить усталость или недомогание, но чувствую, что актерствовать сейчас совсем не могу, откидываюсь на диванную спинку, тихо вздыхаю и закрываю глаза.
— Просто у меня… был тяжелый день.
— Что-нибудь стряслось? — встревоженно спрашивает мама. — Может, тебе нужна помощь?
Мгновение-другое раздумываю, не кинуться ли матери на грудь и не рассказать ли все-все, но слезы до сих пор стоят внутри ледяной глыбой, а перед глазами одно за другим проплывают воспоминания о сегодняшнем дне, которые, чувствую, просмотреть впервые мне следует в одиночку.
— Нет, спасибо. Не стряслось ничего… страшного.
Мама смотрит на меня с недоверием.
— Точно?
Устремляю взгляд в полутьму перед собой.
— Угу. Лучше скажи наконец, чего вы хотели…
Мама вздыхает. Я сразу чувствую, что это вздох не тяжести и не безысходности. А безмолвное предисловие к чему-то неожиданному и приятному.
— Мы с папой… решили на недельку съездить в Кливленд, к его брату, Джорджу. Мы не виделись с ним лет пять, а позапрошлой зимой он сильно болел… Как-то нехорошо получается. И потом… — Она в некоторой растерянности смотрит на свои руки.
Мне на мгновение становится чуточку спокойнее.
— И потом вам захотелось попутешествовать вдвоем, — договариваю за нее я.
Мама вскидывает голову.
— Да, представь себе! — Она сконфуженно усмехается. — Может, тебе это покажется нелепым, но у нас вдруг… будто все началось заново.
— Если бы нам с Деборой это казалось нелепым, тогда мы бы наплевали на ваши выяснения и ничего не пытались бы исправить, — медленно и устало говорю я.
Мама опять вздыхает.
— Да, ты права. У нас ведь все как будто налаживается только благодаря вам. И Джерарду, конечно.
Упоминание о Джерарде отзывается у меня в сердце приступом такой невыносимой боли, что я зажмуриваюсь и стискиваю зубы. Мама этого не замечает, ибо слишком увлечена своим рассказом.
— Знаешь, мне все казалось, что положение наше безвыходное и что путь у нас единственный: скрепя сердце терпеть все эти муки, пока кого-то одного по той или иной причине не станет… или пока не случится… гм… не знаю… что-нибудь непредвиденное. Как оказалось, на свете такие, как мы с папой, далеко не одни и есть люди, профессионалы, которым известно, какой дорогой выйти из подобной темноты на свет.
Какое-то время молчим. Я так и сижу с закрытыми глазами и кричу про себя: я подумаю об этом потом, потом, потом, черт возьми! Где-то на грани сознания и бессознательного маячит мысль: может, и в твоей истории все не настолько плачевно? Может, тоже следует обратиться к врачам? Но я не желаю подпускать ее к себе, потому что очевидно одно: судьбу Джерарда не изменить. Он есть и навек останется отцом не моих детей. А стало быть, и не моим мужем…
— Нам было непросто, — продолжает мама. — На приемах у доктора Шульца я не раз распускала нюни, о чем-то долго умалчивала, о чем-то потом сожалела. И отцу пришлось тоже несладко. Тем не менее как-то раз я проснулась и ясно осознала, что мы двигаемся вперед. Шажок за шажком, преодолевая препятствия и превозмогая боль, но идем, не топчемся на месте. Удивительно. Этот Шульц вроде волшебника. Знает наверняка, как лучше быть и чего следует избегать. Только благодаря ему я охладела к виски и даже… — Она усмехается. Явно не потому, что ей смешно, а потому, что особенно стыдно говорить об этом и хочется замаскировать стыд. — Даже Катца послала куда подальше. Не общаюсь с ним несколько месяцев и чувствую себя освобожденной от гнета… А еще…
41 
