Особенно,... 
41 
– Проголодались?
Она чуть не рассмеялась. Его прикосновение, близость, тепло его тела вызывали в ней не просто чувство голода, а прямо-таки волчий аппетит. Но не могла же она ему это сказать.
– Чуть-чуть. Если я не ошибаюсь, где-то впереди должен быть прелестный итальянский ресторанчик. Можно заглянуть туда.
– Почему бы и нет?
Память ее не подвела, и после пятиминутного ожидания их усадили за угловой столик. Флейм улыбнулась при виде традиционной скатерти в красную клетку и бутылки «Кьянти», залитой разноцветным воском от воткнутой в нее свечи.
– Здесь ничегошеньки не изменилось, – сказала она, усаживаясь на стул и узнавая знакомую репродукцию с видом Неаполя, висевшую на стене. – В последний раз я была здесь с девчонками из университетского землячества накануне весенних каникул. Нас догнала толпа ребят из студенческого братства. И все мы зашли сюда поесть. Сначала кто-то кинул кусочек фарша, а потом все уже бросали спагетти друг другу в волосы. Эдакая баталия с применением пищевого оружия, вполне в итальянском стиле. Странно, как ресторанчик остался цел. Просто удивительно, что люди вытворяют, когда они молоды и глупы.
– Да уж.
– В каком университете вы учились? – полюбопытствовала она. – Нет, лучше я отгадаю. Когда-то у меня это здорово получалось. Где-то на Среднем Западе, верно? – Он кивнул, явно забавляясь. Она улыбнулась. – Наверняка это был не самый элитный университет, но довольно престижный. Вероятно, Огайо?
– Висконсин.
– Почти угадала.
– А вы что заканчивали?
– Беркли. – Тут ее улыбка слегка померкла, поскольку слишком мало хороших воспоминаний было связано с этим периодом ее жизни. – Мама хотела, чтобы я поступила в Вассар, ее альма-матер, но я отказалась уезжать из солнечной Калифорнии на суровый Восток. И поступила в Беркли – пристанище свободного духа всего лишь на другой стороне залива. Думаю, я выбрала его потому, что, хоть и стремилась покинуть родительское гнездо, не хотела улетать слишком далеко. И слава Богу. – Она заколебалась, потом объяснила: – На следующий год мои родители погибли в автокатастрофе.
– Вам, наверно, было очень тяжело.
– Да. Такое нельзя забыть, но постепенно я смирилась. – Как бы в подтверждение она заговорила о них не как о мертвых, а как о живых. – Жаль, что не можете познакомиться с папой. Замечательный был человек. – Она помолчала и улыбнулась. – Знаю, все дочери хвалят своих отцов, но мой был действительно замечательным. Всегда, когда я о нем думаю, вспоминаю постоянные смеющиеся искорки в глазах. Они не исчезали даже в самые серьезные моменты, а были у самой поверхности, готовые вырваться наружу.
Весело, в лад ее поднявшемуся настроению, Ченс заметил:
– Держу пари, один взгляд зеленых глазок его любимой малышки – и вы получали все, что хотели.
Она со смехом согласилась:
– За редким исключением. А вы? Каким вы были в детстве? Наверное, милый шалун, в котором сидел чертик и беспрестанно толкал его на озорство.
В ответ брови вскинулись насмешливо-вызывающе:
– А кто вам сказал, что оно у меня было?
Прежде чем Флейм успела как-то отреагировать, к их столику подошла официантка, чтобы принять заказ. Открыв меню, Флейм раздумывала над тем, валяет ли Ченс дурака или говорит серьезно.
Что-то неуловимое в его голосе подсказывало ей, что эта, оброненная ненароком, полушутливая фраза была правдой. Она с опозданием вспомнила, что он говорил ей: его мать умерла после долгой болезни. Ему тогда было одиннадцать лет. Значит, она была больна большую часть его детства. Возможно, он помогал за ней ухаживать, насколько это по силам семи-, восьми-, девяти– или десятилетнему ребенку. И, уж конечно, эта пора не была счастливой и безоблачной.
Обед закончился долгой беспечной беседой за чашечкой кофе по-капуцински – они говорили обо всем и ни о чем. День уже клонился к вечеру, когда они наконец вышли из ресторана и направились к пляжу – пройтись после еды.
Чайки то кружили над водой, то вдруг стремительно падали вниз к волнам прибоя, с шумом накатывавшего на берег. Флейм, лениво наблюдая за их акробатическими упражнениями, шла по сахарно-белому песку рядом с Ченсом, который обнимал ее за плечи. Она же обвила его рукой за талию, просунув большой палец в брючную петлю для ремня.
Раскинувшийся перед ними пейзаж – волны с белыми гребешками и длинная изогнутая линия берега, охраняемые древними монтерейскими кипарисами, склоненными под беспрерывным морским ветром, – был красив первозданной классической красотой.
41 
