55 
— Ты по-настоящему хочешь ее заполучить, правда?
— Да. — Кэмерон коснулся пальцами ее подбородка и приподнял ей голову. — А еще я по-настоящему хочу тебя.
— Я надеюсь, не по той же самой причине. Я не очень быстро бегаю.
— В тебе сидит дьявол, Эйнсли.
— Говорят…
Кэмерон закрыл ей рот поцелуем.
Мягкие губы, дрожащие и робкие, и одновременно решительные. Кэмерон приник к ним, обследуя, пробуя их на вкус. Его горячее желание взывало к ее желанию, он пытался понять, насколько желанны его прикосновения, слушал ее смех. Он никогда не встречал такой женщины, как она.
Сердце изменило свой ритм, тело покрылось испариной. Всякий раз, когда Кэмерон соблазнял женщину, он был спокоен и нетороплив, в точности зная все, что нужно сделать для короткого соития, которое придавало ему заряд бодрости. Восторг был коротким, но головокружительным.
Кэмерон всегда старался, чтобы женщины получали максимальное наслаждение, это был его подарок им за то, что они выводили его из состояния оцепенения.
Сегодня вечером, сгорая от желания, он был нетерпелив и неловок.
— Я хочу это снять, — сказа он, потянув за пояс юбки Эйнсли.
Булавки, которыми юбка крепилась к лифу, посыпались на коврик. Когда Эйнсли наклонилась, чтобы собрать их, Кэмерон расстегнул застежки юбки сзади, и многочисленные ярды бархата, заложенные в складки, упали.
Кэмерон опустился перед ней на колени, стаскивая последний слой юбок. Под изобилием ткани он обнаружил… диванные подушки и разразился хохотом.
— У нас не было кринолина, — пояснила Эйнсли и вытащила одну подушку из-под пояса, которым они крепились к талии. — Это была идея Мораг.
Кэмерон вытащил остальные подушки и бросил их за спину Эйнсли.
— Это для твоего удобства.
Он опять засмеялся, смех звучал резко, в голосе Кэмерона никогда не было такой бархатистой окраски, как у его братьев. Работа на холодном воздухе давно уничтожила его баритон.
Оставшись в белых чулках и в простых панталонах из хлопка, Эйнсли облокотилась на старые диванные подушки. Кэмерон перестал смеяться и положил руку на ее лиф.
— Сколько пуговиц, миссис Дуглас?
— Здесь застежки. — Ее дыхание согревало лицо Кэмерона. — Мне кажется, это звучит не так заманчиво.
— Я не спрашивал тебя, как это звучит, я спросил сколько?
— Думаю, все, — с озорной улыбкой ответила Эйнсли.
Кэмерон принялся трудиться над застежками, и вскоре старомодный лиф и корсаж оказались расстегнутыми. Эйнсли, будучи скромной женщиной, носила еще маленький корсет, а под ним — сорочку с кружевными бретельками.
— Это я тоже хочу снять, — пробежал по корсету пальцами Кэмерон.
— Да, это будет большим облегчением.
Эйнсли вздрогнула, когда Кэмерон расслабил шнурки корсета, как это было в тот далекий день в его спальне. Его крупная рука, как огонь, жгла ей спину. Он снял корсет, и Эйнсли впервые за много лет оказалась перед мужчиной раздетой, в одной сорочке.
И перед каким мужчиной! Кэмерон опустился перед ней на колени, его большое тело, казалось, заняло все пространство. Его пиджак полетел за ее корсетом и лифом на сиденье у него за спиной, туда же отправился жилет и шейный платок. Он расстегнул рубашку, и Эйнсли увидела его таким, как в ту ночь, когда прокралась в его комнату в поисках писем: загорелая мускулистая грудь, килт, держащийся на узких бедрах. Кэмерон, расстегнув манжеты, закатывал рукава рубашки.
На широких запястьях были видны следы от ожогов, которые кто-то давно нанес ему, чтобы намеренно причинить боль. Эйнсли ненавидела того, кто это сделал. От своих братьев Эйнсли знала, что молодые люди в школе иногда пытали друг друга, как предполагала Эйнсли, чтобы доказать, какие они сильные. Но Кэмерон не похож на того, кто позволит хулиганам повалить себя и прижигать кожу зажженными сигарами.
Эйнсли поймала его руку, подняла ее и поцеловала следы ожогов. Кожа у него была гладкая, и только шрамы на запястье стягивали ее в морщины.
— Не надо, — отдернул руку Кэмерон.
— Мне ненавистна мысль о том, что ты страдал, — тихо сказала Эйнсли.
— Перестань жалеть меня, Эйнсли. — Кэмерон уперся руками в сиденье по обе стороны от нее. — По крайней мере, пока я тебя соблазняю.
— Если ты хочешь, чтобы я была злой, — улыбнулась Эйнсли, — я, конечно, могу стать и такой.
— Сомневаюсь. Больше всего я хочу, чтобы ты обхватила ногами мою талию.
55 
