Особенно,... 
79 
Я положил письма на стол перед собой. Мэриан уставилась на них — пачка конвертов была перевязана красной ленточкой, и на верхнем виднелся аккуратный почерк самой Мэриан. Но она не шагнула к ним. Ее мать тоже не торопилась брать письма в руки — она только сидела и смотрела на них, словно это были бомбы, готовые взорваться при неосторожном обращении.
— Извините, я сейчас. — Мэриан вдруг выбежала из комнаты, пряча лицо. Бобби помчался за ней, предвкушая приключение. Родители смотрели дочери вслед со стоически скорбными лицами.
— Наша дочь по временам бывает немного резкой, мистер Сэдлер, — объяснила миссис Бэнкрофт, виновато глядя на меня. — Особенно в моем присутствии. Но она очень любила брата. Они всегда были близки. Его смерть на нее очень повлияла.
— Я вовсе не считаю, что она резка, — ответил я. — Конечно, я знаком с ней лишь несколько часов, но все же я полностью понимаю ее боль и скорбь.
— Ей было очень трудно, — продолжала миссис Бэнкрофт. — Да, нам всем было трудно, но каждый борется с трудностями по-своему, правда? Моя дочь очень бурно выражает свои эмоции, в то время как я предпочитаю их не демонстрировать. Не берусь судить, хорошо это или плохо, но меня так воспитали. Понимаете, меня взял к себе дедушка. После смерти родителей. Он был вдовец, единственный оставшийся у меня родственник. Но эмоциональным он не был, в этом его никто бы не обвинил. Надо полагать, он и меня воспитал в том же духе. Мой муж, с другой стороны, умеет открыто выражать свои чувства. Это его качество меня восхищает. Я многие годы пытаюсь научиться этому у него, но безуспешно. Думаю, взрослые люди формируются в детстве, и этого не обойти. Вы согласны?
— Возможно, — сказал я. — Но мы можем с этим воевать, верно? Можем пытаться изменить себя.
— А с чем же воюете вы, мистер Сэдлер? — спросил ее муж, снимая очки и вытирая линзы платком.
Я со вздохом отвернулся:
— Правду сказать, я устал воевать. О, если бы я только мог больше никогда этого не делать.
— Но вам больше и не придется. — Миссис Бэнкрофт непонимающе нахмурилась. — Война ведь кончилась.
— Думаю, скоро начнется другая. Обычно только так и бывает.
Она не ответила, но потянулась вперед и взяла мою руку в свои.
— Наш сын рвался на войну. Может быть, я зря всю жизнь держала портрет его деда на самом видном месте.
— Нет, Джулия, — покачал головой преподобный Бэнкрофт. — Ты же всегда гордилась тем, что твой отец положил жизнь на алтарь отечества.
— Да, да, но Уильяма всегда завораживала его история, в этом все дело. Он задавал вопросы, стремился больше знать про деда. Я, конечно, рассказала ему все, что могла, но я на самом деле знала очень мало. Я и до сих пор знаю очень мало. Но иногда я думаю, что это я виновата — в том, что Уильям так вот завербовался. Он ведь мог и подождать. Пока его призовут.
— Это все равно был бы лишь вопрос времени, — сказал я. — Никакой разницы.
— Но он попал бы в другой полк, — не сдавалась она. — Оказался бы там в другой день. Течение его жизни изменилось бы. И может быть, он остался бы жив. Как вы.
Я отнял руку и отвернулся. В этих двух словах было обвинение — и они ударили меня в самую душу.
— Мистер Сэдлер, так вы хорошо знали нашего сына? — спросил преподобный Бэнкрофт немного погодя.
— Да, сэр, — ответил я.
— Вы были друзьями?
— Добрыми друзьями. Мы вместе были в учебном лагере в Олдершоте, а потом…
— Да, да, — быстро прервал он, отмахиваясь от моих слов. — Скажите, мистер Сэдлер, у вас есть дети?
— Нет, — я покачал головой, слегка удивленный таким вопросом. — Нет, я не женат.
— А собираетесь иметь детей? Ну, когда-нибудь.
— Ну… — я пожал плечами, избегая его взгляда, — как-то об этом не думал.
— У мужчины должны быть дети, — настаивал он. — Нас привели в этот мир, чтобы мы плодились и размножались, поддерживая человеческий род.
— На это есть много желающих, — легкомысленно ответил я. — Они стараются и за себя, и за нас, любителей прятаться за чужие спины.
Преподобный Бэнкрофт нахмурился: я видел, что ему не понравилась легкость моего тона.
— Значит, вот вы кто, мистер Сэдлер? Любитель прятаться за чужие спины?
— Не думаю. Я воевал не хуже других.
— Конечно, — он кивнул. — И вернулись домой целый и невредимый.
— Да, меня не убили, но это не значит, что я не воевал. — Меня разозлил его намек. — Мы все воевали. Мы были в ужасных местах. Видели чудовищные вещи. Их невозможно забыть. А что мы сделали — думаю, излишне напоминать.
79 
