Особенно,... 
80 
— Но скажите, — он подался вперед, — вам известно, где я был сегодня во второй половине дня и почему я опоздал?
Я покачал головой.
— Мне показалось, вы слышали наш разговор. Сегодня утром, у собора.
Я слегка покраснел и опустил голову.
— Значит, вы меня узнали. Я думал — узнаете или нет.
— Да, конечно, сразу. Если начистоту, я уже утром, после вашего бегства, не сомневался, кто вы такой. Дочь заранее предупредила меня о вашем приезде. Так что ваш образ не шел у меня из головы. К тому же вы — ровесник Уильяма. И я не сомневался, что вы — ветеран войны.
— Неужели это так очевидно?
— У вас такой вид, словно вы подозреваете, что вернулись в какой-то другой мир — не в тот, из которого уходили. Я видел такие лица у молодых людей, своих прихожан, — у тех, кто вернулся оттуда, с кем работает Мэриан. Я выступаю для них кем-то вроде советника. Не только в духовных делах. Они приходят ко мне, желая обрести хоть какой-то душевный мир, но, боюсь, я не в силах им помочь. Иногда мне кажется, многие из них почти уверены, что умерли и остались там, а это все — лишь странный сон. Или чистилище. Или даже ад. Что скажете, мистер Сэдлер, вы бы с этим согласились?
— Да, в этом что-то есть.
— Я сам никогда не воевал, — продолжал он. — Я ничего не знаю о войне. Я вел мирное существование в лоне Церкви и в кругу семьи. Мы привыкли, что старики смотрят на молодежь снисходительно, потому что та не видела жизни, но сейчас мир как будто перекосился. Это ваше поколение, а не мое прочувствовало на себе всю глубину людской жестокости. Это мальчикам вроде вас теперь приходится жить с тем, что вы видели и делали. Вы несете на себе всю тяжесть. А нам, старикам, осталось лишь смотреть на вас и дивиться.
— Вы собирались рассказать мне, где были сегодня после обеда.
— С прихожанами, — он горько улыбался. — Понимаете, группа наших прихожан собирается воздвигнуть памятник. Всем жителям Нориджа, погибшим на войне. Большую каменную скульптуру со списком всех мальчиков, отдавших свою жизнь. Вы наверняка слыхали о чем-то таком — это сейчас происходит по всей Англии.
— Конечно, — сказал я.
— И обычно это организуется через церковь. Приходской совет руководит мероприятиями по сбору средств. Мы заказываем скульптору эскизы, выбираем один, составляем списки погибших, а потом где-нибудь в мастерской человек с молотком и зубилом в руках садится на табуретку у большого камня и принимается увековечивать имена мальчиков, которых мы потеряли. Сегодня этот список окончательно утверждался. И я, как настоятель, обязан был присутствовать.
— А… — Я начинал понимать.
— Вы можете себе представить, каково мне было? — спросил он. Глаза его наполнились слезами.
— Нет, конечно, — ответил я.
— Каково человеку, когда ему говорят, что имя его сына, отдавшего жизнь за свою страну, недостойно места на памятнике, потому что этот сын — трус, предатель и не патриот? Каково слышать такие слова про мальчика, которого ты растил, сажал к себе на плечи на футбольных матчах, кормил, купал, платил за его школу? Это чудовищно, мистер Сэдлер, я не подберу другого слова. Чудовищно.
— Я вам очень сочувствую. — Я ощущал все бессилие своих слов.
— А мне-то что от вашего сочувствия? Разве оно воскресит моего сына? Имя на камне ничего не изменит, но все же значит хоть что-то. Вы понимаете, о чем я?
— Да, понимаю. Вам очень тяжело.
— Нас поддерживает вера, — сказала миссис Бэнкрофт, и муж бросил на нее пронзительный взгляд, словно был не совсем убежден в правоте ее слов.
— Боюсь, на этот счет у меня нет никакого мнения, — ответил я.
— Вы не веруете, мистер Сэдлер? — спросил священник.
— Нет. Если честно, то нет.
— Я вижу, что после войны молодые люди либо приходят к Богу, либо полностью отворачиваются от него. Я в растерянности. Я хочу сказать, что не понимаю, как их вести. И чувствую, что отстал от века.
— Трудно ли быть священником? — спросил я.
— Думаю, это не трудней любого другого ремесла. Бывают дни, когда знаешь, что приносишь пользу. А в другие дни чувствуешь свою полнейшую бесполезность для человечества.
— А в прощение вы верите?
— Я верю, что мы должны искать прощения. И что мы должны прощать. А вы нуждаетесь в прощении, мистер Сэдлер? За что именно?
Я покачал головой и отвернулся. Я подумал, что мог бы провести в этом доме всю оставшуюся жизнь, но так и не набраться храбрости посмотреть в глаза его хозяевам.
80 
