98 
— С мясом.
— Спасибо, сеньор Томазо, — принял сверток Бруно.
Сеньор Томазо уселся поудобнее и вытер мокрое лицо кружевным платком.
— Значит, мироздание подобно курантам?
Бруно кивнул и развернул холстину.
— А причина всего беспорядка — первородный грех?
Бруно откусил кусок пирога. Он уже объяснил сеньору Томазо, что все проблемы человека упираются в первородный грех Господа Бога, забывшего об Адаме и Еве и пустившего все на самотек на самом важном этапе.
— А больше никакой причины быть и не может, — с набитым ртом проговорил он. — Любой мастер знает, как важна доводка курантов.
Сеньор Томазо заинтересованно хмыкнул:
— И что ты предлагаешь?
Бруно с усилием проглотил очередной кусок. Пирог оказался вкусным.
— Придется доделать за Господа наладку. Я думаю, там немного работы.
Монах опешил.
— А ты не много на себя берешь, еретик? Не боишься кары Господней?
Бруно кивнул:
— А как иначе… я ведь мастеровой. В моем деле страх Божий — только помеха.
Сеньор Томазо моргнул и уставился в пространство перед собой. Похоже, он тоже понимал, что одним страхом Божьим дела не делаются.
— И что… ты серьезно думаешь, что можно изменить все?
Бруно ссыпал в рот крошки, собранные с холстины, и принялся рассказывать про воробья. И сеньор Томазо смеялся в точности там, где положено смеяться человеку, знающему монастырский быт. А когда он отсмеялся, Бруно подвел итог:
— Все изменить может даже воробей. Мастер должен еще и понимать, что именно он только что изменил.
Сеньор Томазо некоторое время шевелил губами, а потом с восхищением произнес:
— Ну ты наглец…
Томазо прибыл в Лиссабон и тут же, со всеми документами, отправился в казначейство. Ему предстояло преодолеть два утомительных этапа: дележ взятой с евреев четверти товара между арагонской и португальской сторонами и главное — собственно деньги за евреев.
Однако партнеры по сделке сразу начали жульничать.
— Это по вашим данным их пятьдесят тысяч семей через границу перешло, — нагло глядя в глаза Томазо, начал уверять казначей португальской Короны. — А по нашим — всего восемнадцать…
— Вы хотите сказать, что за пятьдесят тысяч семей превосходных рабов нам заплатят, как за восемнадцать? — прищурился Томазо.
— И то не все и не сразу, — нахально улыбнулся казначей. — Это ведь мы несем расходы на их содержание…
— Что-что? — не понял Томазо.
— Все время, пока мы их не продадим, их придется кормить, лечить, а то и одевать, — поучительно произнес казначей. — Вы же их совсем нищими к нам выпихнули.
В груди у Томазо полыхнуло.
— Я все понял, сеньор, — начал он собирать бумаги со стола. — Вы позволите, я проконсультируюсь у специалистов?
— Сколько угодно, — широко, щедро развел руки в стороны казначей. — Сколько… угодно… сеньор.
Томазо поблагодарил, раскланялся, вылетел за дверь и уже через час входил в кабинет лиссабонского отделения Ордена.
— К нему нельзя было идти без подготовки, — мгновенно понял, в чем дело, секретарь отделения. — Я же писал Генералу, чтобы первым делом — ко мне
— Я не видел этого письма, — сокрушенно признался Томазо.
Секретарь, сожалея, развел руками и начал выкладывать на стол нужные бумаги.
— Смотрите, здесь у нас донос на казначея в Инквизицию. Очень серьезный донос, обратите внимание на подпись.
Томазо пригнулся к столу.
— Да, вижу.
— Но этого мало, — продолжил секретарь, — вот агентурные сведения о его любовной связи. Обратите внимание, с чьей супругой.
Томазо перевел взгляд и едва не присвистнул.
— Хорошая у вас агентура, — не без восхищения отметил он, — нам еще такому учиться и учиться…
— Что вы, сеньор Хирон, — благодарно улыбнулся секретарь. — Это нам у вас нужно учиться… Как вы их всех вокруг пальца! И-эх! Никто и тявкнуть не успел!
Они рассыпались во взаимных комплиментах, затем еще раз и еще, а на следующий день, хорошенько выспавшись, отдохнув и приведя себя в порядок, Томазо опять появился у казначея Короны. Молча, по-хамски сунул ему под нос донос в Инквизицию, едва успел выдернуть лист из мгновенно вцепившихся в бумагу рук и немедля достал вторую бумагу.
— А это уже о вашей любовной связи… — издали показал он листок.
Казначей дернулся вызвать охрану, но увидел торчащую из-под плаща шпагу, затем наконец-то задумался о происхождении компрометирующих его бумаг и сразу как-то спекся.
98 
