22 
Ангелы были уставшие и молчаливые: четверо мужчин, уже пожилые, лица выпачканы морщинами, крылья обвисли за их спинами, словно намокшие в дождь плащи. Казалось, ангелы не знают, что говорить, мы стояли и ждали. Было ветрено, было раннее утро.
Наконец, один из ангелов спросил у нас:
— Вы знаете, от чего наступает ночь?
Мы промолчали. Глупо было бы что-то сейчас говорить.
— Ночь наступает от того, что мы, ангелы, все вместе, садимся на край неба, и оно переворачивается, — продолжал тот, один из четверых.
Он попросил закурить, ему протянули пачку. Он вытащил сигарету, откусил фильтр зубами, выплюнул его под ноги, сигарету же прикурил от поднесённой к его лицу зажигалки. Я успел увидеть, что к синеватой полоске его бескровного рта прилипли табачные крошки. После нескольких жадных затяжек ангел продолжил:
— Когда небо переворачивается, вы видите звёзды, луну, а те, кто живёт на той стороне неба, видит солнце.
Было тихо, так тихо, что я слышал, как говорящий сопит, втягивая в себя сигаретный дым. Одному из ангелов, видимо, было холодно: у него подрагивали плечи. Над безмолвной толпою кувыркался в воздухе голубь, хлопал крыльями, словно в ладоши.
Я вдруг отчётливо понял, что это всё уже было со мною однажды: поздняя осень, такое же, как сегодня, пасмурное утро, эти четверо с похожими на намокшие плащи крыльями, молчаливые сонные люди вокруг и ты, ты рядом со мною, стоишь и слушаешь их. Тогда они объясняли, зачем они здесь, объясняли то, о чём их не спрашивали. И этот, который курит сейчас обкусанную сигарету, сказал: “Бог умер, нам нечего больше делать на небе” и улыбнулся своим словам. И один из них так же дрожал от холода, и так же громко, как и тогда, бился о небо голубь. Посреди этой тишины ты взяла меня за руку, и мы ушли. Помню, что мы поднялись в квартиру, я направился было к окну — посмотреть, что происходит там в наше отсутствие, но ты остановила меня, захлопнула шторы и произнесла: “Я давно уже жду письма”.
С того самого дня, когда ты поделилась со мною своим ожиданием, я перестал тебе верить, я знал, что это случится: в одну из ночей ты, убедившись в том, что я сплю, встанешь с кровати, тихо, чтобы не разбудить меня, оденешься в ванной комнате или на кухне и так же бесшумно покинешь мой дом. В ночь, когда это случилось, я был наготове, я пошел за тобою. Я вижу твой свежий след на снегу и иду по нему за тобою: сначала — вдоль улицы, дальше — ты сворачиваешь направо: там, где у последней пятиэтажки строится новый дом, я вижу перед собою заснеженный рот котлована. Стоя на самом краю его, вижу тебя — ты стоишь на коленях на самом его дне и прижимаешь что-то к груди, качаешь это что-то на руках, так мать качает ребёнка. Я слышу твой тихий плач, я слышу скрип снега: кто-то движется к тебе, но ты не обращаешь ни на что внимания, ты баюкаешь что-то на своей груди, что-то говоришь ему сквозь слёзы, но я не различаю твоих слов: я уже не в силах справляться с охватившим меня ужасом, бегу прочь, бегу, заглушая скрипом снега этот полный неподдельного горя плач. Я запираюсь в квартире и, не зажигая света, жду тебя до утра, прислушиваюсь к звукам на лестнице, но тебя всё нет, лишь воет в подъезде ветер да шипит сигарета во рту.
Стояла зима, тогда, утром, открыв дверь, на заплёванном кафеле лестничной клетки я нашел то, над чем плакала ты этой ночью, то, что ты прижимала к груди, — почтовый ящик, пустая коробка, покрытая пятнами ржавчины и коричневыми чешуйками облупившейся краски.
В тот раз один из них сказал: “Бог умер, нам нечего делать на небе”, потом стоял, улыбался. Сегодня же, когда он стоял и жадно курил, я почувствовал: ты — где-то рядом, спустя мгновение я нахожу тебя взглядом. У тебя лицо испачкано морщинами, обескровленная гусеница рта подрагивает от холода. Тот, который рассказывал, от чего наступает ночь, докуривает сигарету, сплёвывает её под ноги, давит подошвой. “Вы нам, конечно, не верите?” — вопрос звучит утверждением. “Сегодня мы покажем вам” — у них, у четверых, на лице скука. “Сегодня мы покажем вам, что всё, о чём мы говорили, — правда”. Они расправляют крылья, люди отходят от них, освобождают им место для взлёта. Я проталкиваюсь к тебе сквозь толпу, беру тебя за руку, молча, затем веду тебя в дом, к себе. Какое-то время они стоят, хлопают крыльями, затем, наконец, подпрыгивают, смешно так, и вот они уже кружат над толпою все пятеро: ангелы и их голубь, в тишине, словно аплодисменты, бьются о воздух их крылья. Вдруг просыпается ветер, люди смотрят вверх, придерживая руками свои головные уборы. Я тащу тебя по лестнице вверх, ты почти не сопротивляешься, уставшая и молчаливая, мы успеваем вбежать в квартиру и захлопнуть дверь ещё до того, как ангелы сели на край неба и, перевернув его навзничь, показали людям ночь, я прижимаю тебя к груди, обнимаю твои дрожащие плечи, баюкаю тебя, словно ребёнка, но ты молчишь, ты улыбаешься. Сейчас самое время молчать — никого нет рядом с кроватью, больше никто никогда не принесёт нам никакого письма, не оставит его у наших дверей: для тех, кто живёт на другой стороне неба, Бог по-прежнему жив, и им не нужно объяснять, от чего наступает ночь. Здесь же, в самой глубине тишины, я обнимаю тебя, пока ветер, забытый ангелами впопыхах на этой стороне неба, скучает в колодце двора, топчется от стены к стене, вздыхает обиженно.
22 
