141 
Как и было условлено, юная женщина в павлиньем платье ожидала его на деревянной лестницы бедной гостиницы "Розовый бутон в каменном дворе" и второй поцелуй ее был более жгуч и долог, чем первый, слюна ее снова была горька, будто корка граната или полынное вино.
Поцеловав мессера Лоренцо, она грозно приложила палец к тонкой извилистой улыбке горчайших губ и поманила гостя за собою, ветхие ступени лестницы никак не отзывались на поступь ее невесомых ног.
Мессер Лоренцо впервые отдавался каждому движению удивительной женщины, он, дрожа от страшного желания и истомы, поднялся в ее комнату и, выпив красного фьезоланского вина, лег с нею под распятием из черного дерева, потянул вожделеющие руки к нарукавным завязкам павлиньего платья.
Но женщина царственно и трезво отстранила его поползновения одним мановением холодной руки.
И отвернувшись к стене, единым махом сорвала платье через голову, оставшись в прозрачной, как ручейная вода, сорочке из виссона — сквозь которую едва-едва угадывались очертания ее угловатого отроческого тела с малинными ягодами плоских сосцов на впалой груди, и тело ее было смертоносно, как проклятие еврея, лицо скуласто, как у египтянки и глаза неподвижны. Сто тысяч прикосновений-укусов, искусов, подарила она охмелевшему любовнику, ни разу не позволив его рукам надолго удержать ее текучее тело, так что он не разбирал где отверстие лона, где яма, ведущая в раскаленные полости ада, где угол плеча или биение жилы на бедре, где сладострастный излом подбородка, линия шеи и ключичные впадины, где женские нижние губы, ароматные, как сердцевина персика, опушенного по краю легчайшими волосками, где потолок, где пол скудной наемной комнаты, где короткий выдох неумолимой любовницы, где леденящая струя сквозняка из плохо прикрытого окна.
Сквозь шум в ушах и расслабление сладкой погибели, мессер Лоренцо угадывал, что его любовница не дышит, но при этом с каждой секундой подвергает его столь тяжкой и замысловатой любострастной игре, способной загнать и Геракла.
Она была быстрей клавиш органетто и оркестриона, безжалостней волчьей стаи, режущей ягнят и ярок на пастбище в ночь Святого Георгия и безумнее тарантеллы, которую отплясывают укушенные ядовитым пауком обреченные и висельники в петле.
Так свершилось предначальное соитие и, извергнувшись кровью, мессер Лоренцо упал без чувств головою с постели в лужу красного Фьезоланского вина с пряностями.
Вино тотчас прокисло от его прикосновения и впиталось в полотно витиеватым грязно-бурым пятном. А женщина равнодушно встала с ложа и отерла окровавленные бедра свои, стоя против окна и зябко растирая равнодушные, жилистые, как у акробата, руки.
Вечером горожане столпились на соборной площади, где стараниями маэстро Брунеллески и помощника его — маэстро Гирландайо, живописца и держателя мастерской фресок, был возведен богато расписанный красками гигант Зима из соломы и фанеры.
То было причудливое чудище, голова которого достигала верхних лоджий Палаццо Синьории, рот его был оскален, руки, толстые, как корабельные мачты, уперты в покатые бока, волосы из пакли и хлопка водопадами спускались на плечи, гигант и страшил и смешил единовременно, представляясь диким человеком, в набедренной повязке из свежей листвы, какую носили наши простодушные пращуры во времена Золотого века эллинской нимфы Астреи.
Бородатый гигант Зима, осыпанный блестками и стразами наводил панику среди несмышленых детей и мулов, вызывал хохот у гуляющих толп, которые приветствовали его шутками и криками, вафельщики, маслобои, менялы, слесаря, церковные служки и нобили — понемногу скапливались на Площади Синьории, ожидая шутливого сожжения.
Едва пробившись сквозь волнующуюся толпу ряженых на площадь прибыли мессер Козимо и канцлер Республики на причудливо разубранных конях, один из которых был покрашен под зверя зебру, второй имел во лбу золотой рог, блестевший в последних лучах солнца.
За ними следовала свита из шутов, дурней, кривляк и ломак, под предводительством медицейского забавника Джуфы, который на масленой неделе по горло занят был устроением карнавальных забав и шествий.
Вместе с шутами антифонным пением возносили древнеэллинские и латинские гимны-пророчества орфиков и сивилл Мудрость, попирающая Надежду и Страх, корибанты, сатиры и весенние девушки нимфы, духи источников, дерев и пашен.
141 
