Но... читается легко и любовь-морковь
287 
Общего уныния избежал, пожалуй, один Хельги.
Вопервых, он изначально воспринял чудовищное событие значительно спокойнее остальных. Причиной тому было опять же дурное воспитание. Отчасти в фьордингском, и особенно в спригганском обществе отношение к детям было весьма пренебрежительным. Их никто не воспринимал как «цветы жизни», скорее, как неизбежное зло, и убийство взрослого осуждалось значительно более сурово, чем ребенка – личности недоразвитой, не слишком полезной и достаточно легко заменяемой. Потому горы детских трупиков впечатлили его не более, чем аналогичное количество трупов взрослых, коих он видел не раз.
Вовторых, настроение его было абсолютно не подвержено влиянию погоды, и если уж на то пошло, холод и дождь он всегда предпочитал жаре и солнцу.
А втретьих, мысли его были заняты вещами более позитивными, нежели пустые терзания, а именно: палеонтологией беспозвоночных – лекция и три семинара в неделю. Впрочем, особой радости они ему тоже не доставляли. Вставать приходилось ни свет ни заря. От полутора часов непрерывного разговора першило в горле. А на семинарах студенты иной раз просто ставили в тупик! Ну чего, скажите, такого уж сложного в палеонтологии беспозвоночных? Это ведь не теория магии, не астрология какаянибудь!
Задал както невинный вопрос: чем питались мшанки? Что может быть банальнее слова «суспензия»? Скажи – и от тебя отстанут. Нет. Молчит, как орк. Минуту молчит, другую, третью… Думает. Что тут думать? Вопрос, что ли, забыл? Пришлось переспросить. Чем они всетаки питались, мшанкито? В ответ студент обиженно надулся, дескать, вот привязался с глупостями, и пробубнил с раздражением: «Чем питались, чем питались! Что поймает, то и съест!»
И ведь логично, вот что главное. Не возразишь.
И как поступить? Отправить на пересдачу? Жалко. И неловко. Сразу вспоминается, как сам блистал познаниями по магии. Вот, скажут, вечно с хвостами ходил, теперь на других отыгрывается… Поставить зачет? Долг не велит… Да, тяжела ты, участь преподавателя…
Постепенно, постепенно ситуация менялась на противоположную.
Уже на подходе к Эскерольду непривычные к долгому унынию Энка и Ильза оставили мрачную компанию шагах в десяти позади и принялись оживленно болтать о своем, о девичьем: «…а я ему – раз, по башке…», «…ты мечом не руби, меч не топор, ты коли и режь…» – доносил ветер обрывки фраз.
Потом Меридит принялась насвистывать в такт шагам нечто развеселое, в чем Аолен, напрягши память, к удивлению своему признал орочью боевую песнь, ту самую, что довелось услышать на их празднике: «Зыйда – нарайда ядаран…»
Следом Орвуд, с целью поднятия боевого духа Рагнара, стал рассказывать забавные истории, да такого сомнительного свойства, что даже бесстыжая Энка сказала: «Фуу!» Но на Рагнара, а заодно и Эдуарда они подействовали благотворно.
Дольше всех мировой скорби предавался чувствительный Аолен, но и ему стало легче, когда вой ветра стих, сквозь рваные прорехи в пелене туч проглянуло бледное солнце и на придорожных пнях радостножелтыми пятнами заблестели мокрые шляпки зимних опят…
Хельги же, напротив, становился все мрачнее, жаловался на утомление от двойной жизни – то в походе, то в университете, отказывался от еды. Дошло до того, что Энка опять заговорила о нежных феях, а Меридит с тревогой спрашивала: «Хельги, радость моя, ты уверен, что у тебя ничего не болит?» В этом он был уверен, но что с ним происходит, сам не понимал. Раньше он никогда не ощущал такой свинцовой усталости, хотя приходилось бывать в ситуациях куда более напряженных, чем простой пеший поход. Может, дело в возрасте? Какникак, третий десяток… Ради интереса пересчитал свой возраст в человеческий, пропорционально продолжительности жизни людей и спригганов. Получилось до обидного мало. Заменил спригганов на демонов… Нет, на возраст грешить не придется еще очень долго. Но спать все равно хочется…
В одну из пятниц, перед семинаром, он нос к носу столкнулся в коридоре с мэтром Перегрином. Вежливо раскланялся и хотел улизнуть, но профессор поймал его за рукав, развернул к свету и долгодолго всматривался в его лицо, будто увидел нечто непонятное и очень занимательное. Было неловко до ужаса.
– Вы очень плохо выглядите, Ингрем, – изрек он наконец. – После занятий зайдите ко мне в лабораторию. Обязательно зайдите, слышите. Не забудьте.
Хельги покорно кивнул. Ослушаться Перегрина он не осмеливался, будто до сих пор оставался студентом.
287 
