112 
Нина и Кавалерия говорили между собой, а Долбушина не замечали. Для них его не существовало. Он был тенью, призраком, небытием, заточенном в машине, как в клетке.
– Никуда не годится! Год службы – и ремни уже никакие. Это все из-за болота. Мы, конечно, исхитряемся, из двух собираем одну, но это не выход, – показывая уздечку, жаловалась Кавалерия.
Долбушин попытался заглянуть жене в лицо. Ему важно было понять, слепая она или нет. Почему-то он был уверен, что Нина видит. Хотя кто сказал, что слепые слепы? Может, это и есть истинное зрение: видеть то, что нужно видеть именно тебе, и не видеть всего другого, лишнего и мешающего?
– Почему первошныры базу не в Москве устроили? – спрашивала Нина.
«Она-то откуда про первошныров знает? Я же никогда ей…» – беспомощно подумал Долбушин.
– Что первошнырам было в городах делать? Пегам простор нужен. А сейчас и подавно из городов бежать надо. Люди в городах злые от тесноты становятся. Замешкаешься – сметут. Ошибешься – не простят. Машину не там Кузепыч поставил, припер кого-то – стекло расколотили. То есть даже не просто злые, а с полным правом злые.
Нина спросила: «Как это, с полным правом?»
– Это означает, что никакой борьбы уже не происходит. Когда человек вспылит и потом угрызается – это еще терпимо. А когда наорет и чувствует свою правоту, что на своем настоял, что-то доказал, кого-то на место поставил – это уже финал. Даже девушки свирепыми становятся. Ну да, женское сердце – оно вообще огромное: и злобу, и любовь быстрее нагребает… Но хватит об этом. Ты любишь своего Долбушина?
Долбушин затаил дыхание, ожидая ответа.
– Люблю, но боюсь. И мне плохо и тревожно оттого, что боюсь. Разве можно любить и бояться?
– Если бояться огорчить, то можно.
– Нет, тут другое. И знаете, чего я больше всего боюсь? Он тоже с полным правом все делает, как эти! Он робот!
– Но он же любит дочь!
– Он любит не дочь, а свое продолжение в дочери! На дочь ему плевать. Это извращенная форма самолюбия. Моя дочь, моя собака, моя роскошная машина, мой дом-дворец. Он робот! – упрямо повторила Нина.
Долбушин хрипел, слушая такое. Он ненавидел слово «робот». Нина всегда использовала его, когда они ссорились. Она не кричала, не бросала посуду, а раскачивалась и монотонно повторяла: «Робот, робот, робот!»
Глава форта так и не понял, были ли это настоящая Нина и настоящая Кавалерия, или игра его воображения, отравленного близостью зонта и нетопыря. Долбушин рванулся, вскочил, ударился головой о крышу машины и, наполовину оглушенный, грузно осел на сиденье. Нина и Кавалерия исчезли. В зеркальце на Долбушина смотрел таксист.
– А ты кого видел? – спросил он.
Долбушин выглянул в окно и увидел уходившую в лес асфальтовую дорогу. Проезду мешал шлагбаум с табличкой: «Охраняемая территория. Проезд и проход запрещен». Он вздрогнул.
– Никого! Останови!
– Что, прямо в лесу?
– Останови! – повторил Долбушин. Он достал деньги и, показав шоферу, сунул в бардачок.
Водитель свернул на обочину и сдал назад, к знаку.
– Это ж вроде еще не Кубинка! Ну да дело хозяйское!
Долбушин перебросил зонт через руку. Водитель смотрел то на него, то на зонт.
– Я тут это, подумал, брат… Чушь, конечно! Короче, подумал: я сейчас уеду, а ты грянешься об землю и превратишься в волка, – растягивая слова, сказал он.
Долбушин посмотрел на него.
– В кого я превращусь? – переспросил он со льдом в голосе.
Таксист махнул рукой, покрутил пальцем у виска и быстро уехал. Глава форта с минуту постоял у знака, собираясь с мыслями, а потом быстро зашагал по асфальтовой дороге.
* * *
От шлагбаума до базы было неблизко. Долбушин, вынужденный держаться в стороне от дороги, увязал в снегу. Он примерно представлял, где установлены камеры и старательно обходил их, хотя и понимал, что все могло измениться. Что стоило Гаю и Тиллю добавить новых камер и датчиков движения? Хотя едва ли Гай об этом побеспокоился. Управляя тремя фортами, он, по примеру эльбов, больше доверял человеческим порокам, чем человеческой технике.
112 
