116 
Костистый арбалетчик оглядел лежащее тело, направил луч света ему в зрачки и, нащупывая пульс, коснулся шеи.
– Да он мертвый! – услышал Долбушин.
– А если притворяется?
– Я на «Скорой» проездил два года фельдшером. Это труп – я тебе отвечаю. Сердце не бьется, реакции на свет нет.
Арбалетчики переминались и чего-то ждали. Долбушин наклонился и заглянул в обострившееся лицо. В полуоткрытый рот падал снег. На впалых щеках, покрытых недельной щетиной, уже не таял лед. Долбушин видел много смертей, и мертвецов не боялся, но этот мертвец был особенным. Он понимал, что нужно отвернуться, но почему-то не отворачивался и продолжал смотреть на это знакомо-незнакомое лицо.
– Что делать, Арно?
Долбушин запоздало осознал, что обращаются к нему. Кашлянул, проверяя, повинуется ли голос.
– Перенесите труп в сторожку!.. Никого не подпускать, особенно из берсерков! Не обыскивать, пока я не вернусь!
– А если сам Тилль? – опасливо подал голос молодой.
– Тилля в первую очередь не пускать, если приедет!
Арбалетчики переглянулись.
– Ты чего, Арно! Да он же здесь! – сказал костистый.
– Тилль?
– Вчера днем приехал. С сыном, в которого Гамов болт всадил. Да и почти весь форт его здесь!
– А почему он не в больнице?
– Да там вышло чего-то… Ты же сам рассказывал. То ли Ингвар в кого-то выстрелил, то ли голову кому сгоряча проломил. Едва замяли. Пришлось срочно уезжать.
Долбушин вскочил на сиденье электрокара. Дождавшись, пока арбалетчики уволокут тело в сторожку, он с третьей попытки привел электрокар в движение и, задев бампером ворота, как бешеный погнал к темневшему вдалеке строению. Он знал, что времени у него в обрез. Пару раз по дороге ему попадались патрули, отступавшие в снег, чтобы его пропустить. Спрыгнув с электрокара там, где проезда уже не было, Долбушин прошел мимо трех четверок берсерков, по этому признаку определив, что их хозяин где-то внутри. На Арно берсерки уставились без особого почтения: он не был их начальником, но все же отодвинулись, пропуская его.
Настроение у Долбушина было мерзкое. Еще по дороге, скользнув в сознание Арно, он обнаружил страшное: закладка у Гая в комнате. Он с ней не расстается. На лестнице Долбушину попалось зеркало, перед которым он остановился, разглядывая себя. В теле Арно ему не нравилось. Прилизанная челочка, маленькие ручки, знакомые больше с кремом, чем с арбалетом или топором, щечки свекольного цвета с узелками. Правда, ходило тело бесшумно, слух имело острый, кошачий, а по ступенькам взлетало в один миг, не испытывая ни усталости, ни отдышки.
Он шел по хорошо знакомому ему длинному коридору, своей безликостью напоминавшему коридор офиса. Недавний ремонт мало что изменил. Разве что стены запестрели многочисленными отепляющими безвкусицу картинами, но это уже стараниями Дионисия Тиграновича и его эстетически развитых «ворон». Едва ли сам Гай замечал эти яркие пятна и убогую унифицированность коридора. Для него это были декорации, серые пятна на черном теле пустоты, ничего не менявшие и ни для чего не нужные. Когда-то вдохнувший воздух двушкии побывавший за первой грядой, теперь он не мог насытиться никаким другим воздухом, никакой роскошью и никакими картинами. Увы, золото и навоз были для него частями одного не слишком отличающегося целого. В быту Гая отличала скромность. С равным успехом он мог жить в царских палатах и в загаженном хлеву, оставаясь в этом отношении истинным первошныром, отлично знающим иерархию этого временного мира по отношению к двушке.
Долбушин дошел до середины коридора, когда одна из дверей распахнулась. Из комнаты выскочил плешивый человек в медицинском халате, налетел на главу форта и отпрянул к стене. Долбушин успел заметить, что под белым халатом у плешивого – хороший костюм, а очки в золоченой оправе. Сейчас на лице у него застыл смертельный ужас. Вслед плешивому из комнаты вылетел хриплый вопль, а за воплем и ударившийся в стену табурет. Подгоняемый этим воплем, плешивый согнулся вдвое и убежал рысцой, слепо тыкаясь в закрытые двери. Пытаясь понять, кто так напугал беднягу, Долбушин заглянул в оставшуюся открытой дверь, и спина у него напряглась. Он увидел Тилля, стоявшего у постели раненого сына. Лица сына было не разглядеть – что-то белое, неожиданно маленькое, с трубками, уходящими в рот и в ноздри. Рядом мерцал монитор и мерно пищала страшная машина, дышащая и шипевшая, точно живая.
116 
