113 
На базе в Кубинке наблюдалось оживление. По дороге, ведущей к воротам, проносились машины с берсерками. В небе мелькали гиелы. Одна двойка возвращалась на базу, две сменные взлетали ей навстречу. Причем направление они держали почему-то не на Копытово, а на Москву. Долбушин начинал уставать и, как всякий уставший человек, сердиться. Наконец за вершинами елей наметился просвет. Отсюда уже видна была бетонная ограды базы. Долбушин ускорил шаг. Заснеженные ели расступились, и он вышел на небольшую поляну.
На поляне был разбит лагерь, похожий на цыганский табор у дальних станций электричек. Пылали костры. Вокруг костров хаотично разбросаны палатки, навесы из полиэтилена, строения из коробок, старые автомобильные прицепы и прочие временные жилища. На веревках сушились спальники, кофты, майки. Особенно нелепы были обледеневшие брюки, застывшие в пародии на ходьбу. Ветер раскачивал их и ударял о молодую елку. Долбушин попытался поскорее проскочить поляну, но не получилось. Его заметили. К нему подбежали несколько юношей и две или три девушки. Глава форта приготовился защищаться. Первого из приблизившихся он ткнул зонтом в грудь, чуть ниже сердца, потому что тычок в сердце был бы смертельным. Тот упал, но сразу вскочил и стал хохотать. Девушки тоже смеялись. Одна бросала в Долбушина снегом. Потом стала танцевать.
– Я бабочка! Я лечу на огонь! И пусть я сгорю, но этого счастья у меня никто не отнимет! – восклицала она.
Долбушин попятился, опасаясь, что бабочка собьет его с ног. Весила она немало.
«Псиосные! Гай расщедрился и бросил им подачку!» – сообразил он и, пытаясь испугать, замахнулся зонтом, но замахнулся безнадежно, зная, что никто не отойдет, даже если он устелит поляну трупами.
Другая девушка, более серьезная, обошла Долбушина кругом, разглядывая его со всех сторон.
– Я стиральная машина! Я целый день стираю, и никто мне не помогает! Только попробуй что-нибудь испачкать – убью! – сказала она строго.
Долбушин почувствовал, что сходит с ума. Его хваленая выдержка дала трещину. Он опустил зонт, натянул на глаза шапку Артурыча и неуклюже побежал, перепрыгивая через валявшийся мусор и лежащих у костров людей. Откуда-то сбоку подскочил мужчина средних лет в дорогом, но необыкновенно грязном пальто, в котором он, видимо, спал. В правом стекле очков плескал огонь костра, а левого стекла не было вовсе. Он схватил Долбушина за рукав и, пригнув к себе, горячо зашептал на ухо:
– Я узнал вас, Альберт Федорович! И вы среди нас! Браво, давно пора! Я раскусил их план! Они делают все, чтобы мы покупали все подряд! Приобретали и выбрасывали, потому что вещи сразу ломаются! И это тоже их план! Но чтобы покупать, надо иметь деньги. А деньги хранить нельзя – их сжирает инфляция! Обязательно надо покупать! Люди, как белки, крутят колеса мировой экономики, которая делает все на выброс! У нас нет времени думать! Нет времени жить! Мы белки! Гениально, да?
– Гениально, – согласился Долбушин. Он узнал этого человека. Это был эксперт по драгоценным металлам из его форта, человек правильный до занудства, подсевший на псиос неожиданно для всех, кто его знал.
Эксперт по драгметаллам перестал дышать ему в ухо:
– Но тшшш! Никому ни слова! Они знают, что я это знаю, и поэтому я прячусь в лесу! У меня есть план, как их одурачить! Я куплю этот лес, а потом выброшу! Елки выброшу, зиму выброшу! Они придут, а тут ничего нет – пустота! Они провалятся в нее и умрут! Но – тшшш! Это тайна! – Сумасшедший оттолкнул Долбушина и унесся огромными прыжками, перепрыгивая через костры.
Глава форта торопливо пересек поляну и, миновав лагерь псиосных, оказался у ограды, метров за двести до ворот. По площадке прохаживались арбалетчики из охраны Гая. Долбушин видел, как скрещиваются лучи их фонарей. Из приоткрытой двери сторожки лился теплый желтый свет. Временами кто-то из охранников заходил внутрь, но быстро выходил. Долгий отдых в сторожке запрещался. Долбушин хотел зарыть зонт в снег, но раздумал. Еще не найдешь потом. Осмотревшись, он повесил его на ветку молодой ели и прижал к стволу. С двух шагов зонт было уже не разглядеть, да еще в темноте. Место хорошее.
Он отошел на несколько шагов. Остановился. Обернулся. Да, так и есть. Неразличим. Главное, чтобы ветер и поземка поскорее замели снегом ведущие от ели следы. С зонтом он никогда прежде не расставался. Даже во сне не выпускал гладкую, идеально отполированную рукоять, посылавшую волну боли всякий раз, как в мире совершалось убийство. Эта волна перехлестывала сны Долбушина, как море перехлестывает нижние ступени набережной, и отражалась в его снах страшным эхом далекой смерти. Сжимаясь от омерзения, он наблюдал убийство во всех подробностях, слышал крик, видел последний удар или выстрел. Ощущал, как пахнет изо рта палача, как удавка обвивает шею, слышал, как трескается череп от удара по голове. Со временем чувства эти стали приглушенными, смазанными, но их реальность, прежде размытая, теперь абсолютно утвердилась.
113 
