108 
— Насовсем?
— Теперь это зависит только от тебя. Но если вдруг понадобится моя помощь, то цену ты знаешь. Позови — откликнусь… Оден, не думай, что Стальной Король чем-то лучше меня.
Оден не думал.
В этом его сне больше не было места ни для королевы, ни для короля. Но сон рассыпался. Он был непрочным, зыбким и ненастоящим. Очнувшись, Оден четко ощутил запах сухого вереска. Впрочем, это солнце выжаривало склоны докрасна. Туманы ни при чем.
Я была небом. И жаворонком.
Ястребом над гнездом.
И старой гадюкой, что грелась на камне.
Семейством мышей. Пауком. Паутиной. Мухой, прилипшей к ловчим нитям. И пчелой, что собирала вересковый нектар. Я была самим вереском, каждым стеблем его. Тонкими корнями и землей, в которую они уходили. Водой…
Сотней родников и звонкими жилами, запертыми в камне. Камнем тоже, но совсем немного.
Я была.
Всем и сразу.
А еще собой, сложенной из разноцветных кусочков места и мира. Им было тесно во мне, а мне хотелось поделиться. С кем?
Не знаю.
Не помню. Разве это имеет значение?
Я отдавала силу, а ее не становилось меньше. И я устала быть всем миром сразу, поэтому уснула. А потом проснулась и поняла, что я — это снова я.
У меня имя есть.
Эйо. Радость.
Память возвращалась как-то странно, отрывками… я помнила Лосиную Гриву, которая показалась издали: узкий хребет, словно и вправду принадлежавший огромному окаменевшему зверю. И седину рассвета, облака, что сползали по гранитным бокам его. Лиловую дымку.
Солнце, которое медленно двигалось, вычерчивая время.
Страх еще помню. И желание отступить, которому я почти поддалась, уговорив себя, что свернуть можно прямо в Долину, а там уже как-нибудь…
Помню первый родник, подвернувшийся под ноги, точно он сам искал встречи, и горьковатую ледяную воду. Перезвон ключей, который становился громче и громче. Зов, не тот, что в грозу, иной, более мягкий, обволакивающий.
Земля меня слышала.
А я слышала ее… и не только я.
Но что дальше? Кажется, я бежала… или не только я? Вереск цвел, и запах был настолько сильным, словно не вереск это — дурман. Оден ошалело крутился на месте, пока не упал. Смеялся… и я смеялась. А потом я стала небом. И жаворонком.
Странно как…
Мне представлялось, что запомнить я должна была бы немного другое.
Открыв глаза, я убедилась, что небо существует само по себе, безотносительно меня. И земля. И вереск. И весь остальной мир.
— Эйо? — Оден был рядом.
Теплый какой… уютный. Это хорошо, а то вдруг ночь наступила и пятки мерзнут. А рукам, наоборот, горячо.
— Я. — Я зевнула и потерлась об него носом. — Уже ночь?
— Ты заснула.
Да? Этого я тоже не помню. И обидно как-то…
— Я испугался. — Он подтянул меня ближе.
И все-таки горячо не только рукам. Жар рождался внутри, не под сердцем, а в животе, словно я проглотила уголь… или нет, не уголь, по ощущениям похоже на клубок солнечных змей. Змеи ворочались. И горячий яд их растекался по крови, только пяткам не доставалось тепла.
— Звал, а ты просыпаться не хотела.
— Долго?
Я выдыхаю пламя, но Одена оно не обжигает. Кажется, он вовсе не замечает огня. И если прижаться к нему, то становится легче.
— Сутки. Больше. Так должно быть?
— Не знаю. — Но знаю, что вот-вот, кажется, полыхну. — Я вообще мало что помню…
Белые змейки силы переползают с ладони на Одена. Они рассыпаются искрами, а те уходят под кожу. Так не должно быть… Сутки прошли, а я все еще слышу землю, и она щедро делится силой, которой слишком много для меня одной.
— А… — Мне почему-то неудобно спрашивать. — У тебя получилось?
— Кажется.
— Можно посмотреть?
Голова немного кружится, как бывает на взгорье, где сам воздух пьянит. Оден поворачивается спиной, и я касаюсь осторожно, сдерживая силу.
Это больно.
Кожа под пальцами гладкая, ни ран, ни даже шрамов, ничего не осталось. И я, неспособная удержаться, целую спину. Выпирают крупные позвонки. И массивные треугольники лопаток. Мышцы твердые. Тяжелое плечо с резко обрисованным суставом, который я изучаю как-то очень уж пристально.
Завтра мне будет стыдно.
Наверное.
— Эйо, ты что творишь?
Самой бы понять, но мне, во всяком случае, нравится. И я позволяю себя поймать.
108 
