Лёгкий, ненавязчивый романчик 
117 
Корабль был огромен. В центральной части он расширялся, но после борта сближались. Чешуя становилась крупнее, жестче. Местами она отходила и обнажались тонкие корни ногтей, которые сплетались с другими корнями. Огромный драконий хвост поднимался высоко, почти соприкасаясь с вершиной мачты. И перекладина ее от каждого движения покачивалась, грозя расправить мятый парус.
Но какой смысл от корабля там, где нету моря?
– Она врет, – сказал Джек, присаживаясь на лавку, руки он положил на натертое до блеска весло. – Ты не думал, что она врет?
– Кто?
– Кошка. Она уходит. Потом приходит. Пялится постоянно. Я аж не могу! – Джека передернуло. – От хочется взять ее за шкирку и… зачем ей помогать нам? Тебе? Мне?
– Не знаю.
Затем, что Ниффльхейму нужен Владетель. А на трон Хель сядет лишь достойный. И если никто не сядет, то Алекс не вернется домой.
Но чего ради возвращаться? И куда? Да был ли у него дом?
– Тогда, ну… когда шли. Мы не заблудились. Она сказала, что лучше подождать. Ну, что вы отстали немного и если так, то догоните. А потом уже сказала, что надо помочь. Услышала. Сечешь?
– Что услышала?
– Не знаю. Что-то услышала. А вообще хрень это все, – Джек налег на весло, и то провернулось со скрипом. – Полная…
Дальше молчали. Рассказать ему? Надо, только вот как? Получится, что все это время Алекс врал? Или не врал, но молчал? Все равно подло. И не зная, как продолжить оборванный разговор, Алекс перешел к другому борту. Сев на скамью, он сделал вид, будто изучает борт, весло, обшивку и палубу, половицы которой свободно ходили под ногами.
…если отец был в стране туманов, то Нагльфар должен его помнить!
И Нагльфар точно скажет, струсил ли отец.
А разве важно знать?
– Алекс… можно тебя? – Крышкина остановилась шагах в трех. Руки на груди скрестила, локти выставила и подбородок остренький. – Ты… ты извини, пожалуйста, что я… что я тогда сказала.
– Забудь.
– Нет! – она вспыхнула. – Я… я хотела. Я же не сама! Она заставила меня. И теперь это все тут.
Крышкина ткнула пальцем в висок.
– Я пытаюсь забыть. Пробую. А оно никак. Я… я понять не могу. Почему она?
Потому что просто. Деньги вперед.
Все так делают.
Только ей же об этом не скажешь, она тогда точно возненавидит. Или уже ненавидит.
– Это… это мерзко, – сказала Юлька, не дождавшись объяснения. – Отвратительно! Гадко! Ты должен извиниться!
– Перед кем?
– Перед Лизой.
– Перед кем?!
– Перед Лизой. Ты не имел права так с ней поступать! Это – неправильно.
Что неправильно? Да Лизка сама все предложила. Сама! И вообще какое Крышкиной дело? Никакого. Правильная нашлась.
– Да твою Лизку половина школы трахнула… – на Алекса накатывало. Изнутри поднималось темное, гнилое, грозя затопить. И затапливало, сметая слабое сопротивление разума. – И трахает. И будет трахать. Она сама всем дает. Были бы бабосы. Сечешь? И если так, то в чем я виноват?
– Ни в чем, наверное, – Крышкина вдруг погасла. – Только я думала, что ты – другой.
– Ну и дура.
Сказал и сразу раскаялся: лицо у Крышкиной стало точь-в-точь, как у Аллочки, когда на нее отец орал – виноватое и вместе с тем упрямое. Аллочка, правда, не сбегала вот так, она удалялась гордо, прямой спиной выражая презрение, а то и вовсе не удалялась, застывала статуей и сидела, глядела на стенку. Улыбалась.
Почему она никогда не отвечала отцу?
Теперь тоже, наверное, молчит. Или шубку новую выбирает. У нее шубок – бессчетно, в гардеробную уже не влезают, а она после каждой ссоры за новой едет. Зачем ей столько?
И почему отец, который готов был орать по любому, малейшему, поводу, никогда и словом про эти шубки не обмолвился. Наверное, потому что ему плевать.
Им вообще плевать друг на друга. И живут вместе только потому, что Алекс есть. Играют в семью. А не станет его, и что тогда?
Аллочке не придется терпеть отцовский крик. А он вообще не заметит перемен… никогда ведь никого не замечает.
– Мой юный друг печален? И с чего же? – Драконья голова поднималась над бортом. – Не той ли девы лик прекрасной виновен в мрачности твоей?
– Все хорошо.
– Все плохо. Ты не искусен лгать, но искушен, и искушенье это гложет душу.
Голова легла на борт, и тот согнулся, пошел крупными складками. Вздыбились доски, и весла заскрежетали, выдираясь из гранита.
117 
