Последние отзывы

Содержание

Шрифт

Запомнить

– Оно как алчный зверь, что вырвался из клетки, – доверительно сказал Нагльфар. – И хитрый, шепчет, что волненья сердца, тысячи страданий, исчезнут в смертном сне. В единый миг сгорит высокомерье гордецов, тоска отвергнутой любви, бесстыдство судей и презренье тли, которая лишь кажется ничтожной, но льва любого сможет погубить.

– Чего тебе от меня надо?

– Мне? Ничего. Но что желаешь ты?

– Я не знаю, – Алекс сунул руки в подмышки. Он сел, прижавшись к борту спиной, заслонившись коленями и выставив локти. – Я уже ничего не знаю. Скажи… мой отец был здесь. Ты помнишь его?

– В дороге тени тысячи путей, – дыхание Нагльфара согревало затылок. – Не все они ведут к Нагльфару, а волен проводник избрать любой.

– Ясно. Извини.

– Там дева слезы льет… – дракон замолчал, вперившись в Алекса темными, выпуклыми глазами. Его зрачки – два узких полумесяца, застывших в черном хрустале. – Души ее нежнейшая фиалка глотнула яда ярости твоей.

– Извиняться не стану! Да и какого вообще… я что, должен?

– Не должен. Нет. Ничуть.

– Тогда отстань.

Нагльфар не шелохнулся, он и дышать перестал, зато теперь отчетливо был слышен ритм чудовищного сердца. Дракон не укорял, не торопил, но от взгляда его, от перевернутого отражения в серебряных лунах зрачков, становилось невыносимо тошно.

– Да… да в конце концов, что ты понимаешь?! Ты же мертвый!

– Я мертв. И мертвым был всегда. Но те, кто я – когда-то были живы. Когда на суд безмолвных, тайных дум я вызываю голоса былого, – утраты их приходят мне на ум, чужою болью я болею снова.

– И тратишь попусту слова, – кошка вышагивала по узкому краю борта. Хвост ее нервно дергался, словно желал получить свободу от кошачьего тела. – Алекс, он тебя совсем заболтал? Совсем… не будешь ли ты столь любезен проверить петли на руле? По-моему, их следует затянуть.

Удобный повод отступить, и Снот улыбается: она рада оказать услугу. Только вот улыбка ее фальшива, больше похожа на оскал.

– Ты чего творишь, змееголовый? – зашипела она, стоило Алексу отойти. – Или забыл о договоре?

Дракон ощерился, но сдержал рык, лишь мертвое пламя полыхнуло в пасти.

– Я помню все прекрасно, – Нагльфар потянулся, расправляя крылья весел. – И честь моя велит исполнить договор. Я исполняю.

– Тогда зачем эти задушевные разговорчики?

– Какой в них вред? Скажи, чего страшишься, о отродье света? Уж не того ль, что жить захочет он?

Глава 4. Водяной табун.

Рев Нагльфара встряхнул море. Оно отпрянуло от берега, оставив след из крупных раковин, а затем, отойдя от испуга, хлынуло на сушу.

Волна бежала за волной. Волна сменяла волну, поднимая белую пену, словно щит. И скалы спешили убраться с пути. Море ворочало камни, сдирая с них инеистую шкуру, и швыряла на пороги длинные тела рыб. Оно карабкалось по скользким угриным спинам, гремело гнилым корабельным железом и чертило путь перезревшими жемчужинами.

Грим не мешал.

Он сидел на острие рифа и перебирал струны скрипки. Звуки терялись в громе морского табуна, и лишь чуткое ухо Грима способно было вести мелодию.

Когда же пространство треснуло, пропуская всадника, Грим не удивился, равно как и не испугался.

– З-с-сдравствуй, Варг, – сказал он, пряча скрипку в волосах. – Вижу, ты с-стал конокрадом?

Черный жеребец дрожал, из разодранного рта его лилась пена и алая крашеная водица, в которой если и осталось тепло, то самую малость.

Всадник сидел прямо, ровно. Колени его крепко сжимали крутые конские бока, а руки лежали на седле. Поводья оставались свободны, но свободы коню не давали.

– И тебя приветствую, Грим, – Варг поклонился. – Не доводилось ли тебе часом видеть то, что принадлежит мне?

– А ес-сли и доводилос-сь?

– Тогда ты, верно, не откажешь мне в любезности указать нужную дорогу.

– Откажу.

Грим отвернулся.

Отступавшее море тащило шлейф из сундуков, разломанных бочонков, деревянных статуй и костей в прочных известняковых панцирях. То тут, то там на проплешинах дна проступали силуэты кораблей или же старые камни в убранстве из ракушек.

– Ты не ответишь?

– Твой тролль обманул меня.

Раковины закрывались, спеша спрятать сливочную мякоть тел от северного ветра. И трепетали, высыхая, жаберные дуги, сочились соленой слезой.