4

Билеты от Сабрука принес посыльный из театра.

Юлия позвонила Ярославу, поблагодарила и поздравила с премьерой. Он мрачно буркнул, что поздравлять не с чем, по всему судя, это последняя его работа в Харькове.

— Останешься после спектакля? — спросил он. — По крайней мере выпьем, развеемся.

— Не могу, дорогой мой, — ответила Юлия. — Со мной будет сестра, а ее малыш — дома. Папа, как ты знаешь, болен, маме одной тяжеловато. Мы из театра сразу же домой.

— Как знаешь, — вздохнул Сабрук. — Ты с Балием? Вся знать сбежится, с любовницами и холуями…

— Вячеслав Карлович сам себе режиссер, да и нет его в городе, — отмахнулась Юлия и, спохватившись, добавила: — Все будет хорошо. Держись, Ярослав, публика тебя любит.

— Как же! — усмехнулся Сабрук. — Ладно, прощай, добрая душа. Может, еще успеем увидеться.

Домработница отпущена до завтра, приходящая по утрам кухарка уже ушла; к возвращению Балия все готово: дом прибран, паек из распределителя получен, еда приготовлена. С этим она вернулась в свою спальню, чтобы как можно быстрее закончить начатое. И чем быстрее двигалась ее рука, перенося слово за словом из машинописи Хорунжего в простую ученическую тетрадку, тем острее и лихорадочнее становилось возбуждение. Словно ее могли неожиданно застать.

Она почти закончила, оставалось всего две-три фразы, когда зазвонил телефон.

Юлия бросила карандаш и вышла в гостиную; второй городской аппарат и еще один — правительственный — стояли в кабинете мужа, который в его отсутствие запирался. Вполуха выслушала наставления сестры — та просила приехать пораньше и непременно захватить цветов для Сабрука.

Опуская трубку на рычаг, Юлия вдруг заметила — как это бывает в минуты особого напряжения, когда зрение до предела обостряется — лоскуток паутины между краем висящего на стене красного бухарского ковра и придвинутой к нему банкеткой. В этом холодном до стерильности доме завелся и выжил паучок…

Времени оставалось в обрез. Она вынула из шкатулки кольца, нитку мелкого жемчуга к темно-зеленому шелковому платью, тонкие чулки, привезенные Соней, поколебалась, но все-таки решила прихватить светлый жакет: поздним вечером прохладно… Сумочка, деньги, помада, микроскопический флакончик духов… Но рукописи!

Архив Хорунжего, переданный Олесей, полностью вошел в старую, еще с дореволюционных времен, папку для нот. Обтянутое ледерином чудище, которое Юлия таскала с собой на занятия по сольфеджио и музыкальной литературе. Она затянула тесемки, прикинула на весу и поморщилась — тяжеловато, слишком объемисто — и взглядом поискала место для нового тайника. В ее комнате спрятать такой крупный предмет почти невозможно.

Волоча за собой папку, Юлия перешла в гостиную. Раскладной «гостевой» стол, обступившие его стулья с гнутыми спинками, кресла, цветочные горшки за тяжелыми плюшевыми портьерами. Острый запах скипидарной мастики от сверкающего паркета напомнил другой — тот, что стоял в мастерской Казимира, но она сразу же отогнала мысли о нем. На столе в тяжелой хрустальной вазе — свежие ирисы, их придется взять в театр, потому что она все равно никуда не успевает: понадобится еще время, чтобы привести себя в порядок и дождаться, пока придет машина из гаража. Перед отъездом муж разрешил воспользоваться при срочной надобности…

Она потянулась к телефону, опустив папку на пол, присела на банкетку и снова уперлась взглядом в паутину. Да вот же оно! Там, у стены, за тяжелым ковром во всю стену, куда даже обслуга никогда не заглядывает.

Держа трубку на весу, Юлия ногой отодвинула банкетку и заглянула за ковер. Пахло пылью. Папка встала в темноту вплотную к стене, а толстое полотнище, опустившись, надежно прикрыло ее. Если не знать, ничего не заметно. Теперь придвинуть банкетку так, чтобы ни малейшего просвета.

С шофером она сговаривалась уже на бегу. Одеться, привести в порядок волосы. Все второпях. Тетрадку с записями — в ящик туалетного столика. И уже запирая дверь, Юлия с досадой вспомнила, что забыла цветы. Вернулась и, держа на отлете капающие скрипучие стебли, сбежала вниз. Упала на сидение, отдышалась и попросила:

— Пожалуйста, товарищ Емец, на Конный, к дому родителей. А потом — свободны.

Вне поля ее зрения остался мужчина у подъезда, который, неторопливо покуривая, беседовал со спортивного вида парнем в пестрой «бобочке». Неподалеку стоял потрепанный «фордик».

  58