54 
— Согласен. И в чем же, по-вашему, подтасовка?
— Вот тебе факты, — Акулов взглянул в упор, быстрым движением коснулся виска. Короткие твердые пальцы слегка подрагивали. — Он упорно избегает называть точные даты и общее количество своих арестов и побегов. В опубликованных материалах значится семь арестов. В действительности до 1916 года их было как минимум девять. Кроме того, четырежды задерживался полицией. И бежал он не четыре раза, а, по меньшей мере, восемь, и еще дважды ему удалось уйти буквально из рук жандармов — будто его в упор не видели. Как, по-твоему, это понимать? Провал в памяти?
— С памятью у него ажур. Дай бог всякому. А аресты и побеги могут украсить любую биографию революционера. Чем больше, тем лучше.
— Не совсем. Если человек нетвердо знает, когда родился, это уже вызывает сомнения. Страна празднует день рождения вождя двадцать первого декабря, а в метрике и в архивах полиции значится восемнадцатое, причем на год раньше. Еще более странно другое — его полное равнодушие к матери. За последние тринадцать лет они ни разу не виделись, и за все эти годы он написал ей, по нашим сведениям, одиннадцать записок. Хочешь знать, как звучит самая длинная? «Мама моя! Здравствуй! Живи десять тысяч лет. Целую. Твой Coco».
— Родственные отношения — вещь мутная. Я не понимаю, в чем…
— Погоди. За достоверность того, что я тебе сейчас сообщу, ручаюсь. Моим людям удалось найти в Тифлисе первое полицейское описание его особых примет, сделанное в 1902 году, и розыскной циркуляр от 1904 года. В них большие расхождения с позднейшими, и ни в одном не упоминается врожденный дефект левой руки. Однако спустя пять лет дефект уже существует, зато секретный сотрудник Бакинского охранного отделения, некто Коберидзе, отказался опознать в предъявленном ему Иосифе Джугашвили того Джугашвили, которого он видел в 1903 году в Кутаисской тюрьме. А далее обнаруживается еще один факт, вернее, отсутствие факта, — оказывается, не сохранилось ни одного оригинала дореволюционных фотографий Самого и ни одной дактилоскопической карты с отпечатками пальцев. А полицейские протоколы допросов в Кутаиси подписаны не его рукой, а неизвестно чьей…
Б. рывком поднялся и в два шага достиг окна. Отвел штору, взглянул и, не оборачиваясь, глухо произнес:
— Вы хотите убедить меня, что товарищ Сталин и Иосиф Джугашвили — не одно и то же лицо? Абсурд. А если даже и так? Авторитет вождя и руководителя партии сегодня уже никто не посмеет ставить под сомнение. И прошлое тут ничего не значит. Иван Алексеевич! Я не понимаю — ради чего? Достаточно вам, мне, одному из моих или ваших людей оступиться, и нас с вами забудут раньше, чем зароют. Какова цель, чтобы идти на такой риск?
— Цель? А разве не ясно тебе, что сталинизм, едва утвердившись, уже устарел, как колесный пароход прошлого века? Шлепает плицами, чадит, мало-помалу ползет вперед, топит все, что могло бы завтра сделать страну великой, но давление уже за красной чертой, и котел на пределе. Не завтра — послезавтра рванет.
— Сомневаюсь. Не рванет. Сам-то еще до Октября разобрался в психологии титульной нации и сделал свои выводы. Вот Украина — та действительно его беспокоит…
— Потому-то он и бросил туда самых безмозглых и преданных псов. Вроде Постышева и Чубаря. Тупиц, догматиков, слепых карьеристов.
— Но как, по-вашему, это можно использовать? Шантаж? Каким образом, чисто технически? Может, стоит привлечь к этому делу Берию?
— Слишком много вопросов. Было бы оружие, а распорядиться им — вопрос тактики. Опыт у нас, дай бог. Допустим, легкий и точный укол в нужное время. Как иглой. И яда не требуется. Яд тут — страх, и объект выработает его сам, если все сделано верно. Что касается Лаврентия Павловича, то он слишком далеко, а в таких делах не стоит надеяться раскопать живых свидетелей. Это очевидно.
— Сами-то не боитесь, Иван Алексеевич?
— Боюсь, — Акулов усмехнулся в щетку усов и потянулся за рюмкой. — Кто ж теперь не боится? Мне один умник на допросе как-то сказал: «Адреналин для русской души все равно, что бензин для авто. От него все и крутится».
— Адреналин? Что за штука?
— Гормон. Представь: вон та занавесочка сейчас — дрыг, и оттуда Сам! Френч там, сапожки, трубка — как полагается. Отслушав нашу с тобой беседу с начала и до конца. Вникаешь? Сердчишко — прыг и ну гнать кровь от головы к рукам-ногам. Адреналин действует — чтоб смыться по-быстрому. А голова в такой ситуации много нужнее… Или вот возьмет Генрих и накатает телегу в Политбюро и комиссию партконтроля о том, что ты с пятнадцатого по семнадцатый ходил под меньшевиками, а в бытность председателем полкового комитета агитировал за эсеров…
54 
