Последние отзывы

  43  

Фрэнку стало жаль кузину Эдит, он надеялся, что она окажется достаточно уверенной в себе и здравомыслящей женщиной, чтобы держать Эдит в определенных рамках.

Внезапно со всей ясностью осознав, чего ему удалось только что избежать, Фрэнк почувствовал невероятное облегчение и в изнеможении откинулся на подушку. А если бы ему не удалось обвести Эдит вокруг пальца? А если бы она твердо заявила, что узнала его? Он с ужасом представил, как возвращается к ней, терпит отвратительные сцены и приступы ревности, не в силах что-либо изменить.

Оглядываясь в прошлое, Фрэнк вспомнил, до какой степени Эдит была равнодушна ко всему, что окружало ее: к книгам, театру, газетам, политическим событиям. У него возникло подозрение, что талоны на продукты интересуют ее больше, чем списки погибших, лимитированная продажа бензина — больше, чем победы или поражения союзников.

Но ее нельзя винить в этом, она эгоцентрична по своей натуре, и переделать ее невозможно.

— Для меня было такой неожиданностью то, что к вам пришла посетительница, — вывел Фрэнка из задумчивости голос очаровательной сестры милосердия.

Открыв глаза, он увидел ее, стоящую рядом с подносом в руках.

— Как оказалось, она приходила не ко мне, — сказал Фрэнк.

— Наверное, вы страшно разочарованы.

— Да, очень, — подтвердил Фрэнк. — Она решила, что я тот, кого она знала в далеком туманном прошлом.

— А я-то считала, что она все выдумала, чтобы получить у вас автограф, — улыбнулась ему девушка. — Вообще-то она не похожа на «охотницу за автографами», но, правда, теперь кто только не преследует знаменитостей вроде вас!

— Если вы и дальше будете дразнить меня, — пригрозил Фрэнк, — я вас поцелую.

— Ничего такого вы не сделаете, — поспешно проговорила девушка, — иначе меня уволят, а вас переведут в другой госпиталь, где вам будет гораздо хуже, чем здесь, поверьте мне.

— Ладно, подождем до завтра, когда мне выдадут новые костыли, — пообещал Фрэнк.

Весело рассмеявшись, сестра принялась разливать чай другим больным.

Фрэнку понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к новым костылям. После нескольких прогулок по саду он уже ловко передвигался с их помощью и вскоре как выздоравливающий офицер получил привилегию выходить за пределы госпиталя.

Он любил пообедать на Пиккадилли, а затем немного прогуляться. Его радовало то, что город, несмотря на четыре года войны, продолжает жить своей жизнью и прилагает все усилия к тому, чтобы люди в военной форме могли отдохнуть и повеселиться.

Обитатели госпиталя леди Худ, выходя в город, надевали военную форму, однако они обязаны были повязывать на рукав голубую ленту, по которой владельцы кафе и ресторанов определяли, что им нельзя подавать спиртные напитки. Нет надобности говорить о том, что вырвавшиеся на свободу больные первым делом снимали эти повязки, отправляясь в ресторан или бар.

Была середина марта. Фрэнк сидел в небольшом баре на Шафтсбери-авеню, который в последнее время стал его излюбленным местом. Неожиданно в бар вошел мужчина.

Фрэнк сразу узнал его, несмотря на то, что они не встречались уже лет десять, и улыбнулся ему. Мужчина пересек зал и сел рядом с Фрэнком.

— Бог ты мой, Суинтон, — воскликнул он. — Я не сразу узнал тебя. Где, черт побери, ты пропадал все эти годы?

Услышав свое прежнее имя, Фрэнк сообразил, что допустил серьезную ошибку. Однако делать было нечего, и он протянул мужчине руку для приветствия.

— Могу задать тот же самый вопрос тебе, Герман, — отпарировал он.

— Теперь меня зовут Герберт Мур, старик, — понизив голос, сообщил тот. — На первый взгляд может показаться странным, что я сменил имя, если учесть, что мои родители обосновались в Англии задолго до моего рождения, но в наши дни сочетание Герман Мюллер режет слух.

Фрэнк засмеялся.

— Герберт Мур так Герберт Мур, — сказал он. — Итак, откровенность за откровенность: забудь, что меня когда-то звали Суинтоном. Теперь мое имя Уиндхэм Уод.

Герберт Мур торжественно пожал ему руку.

— Мы заключили сделку, — объявил он.

— Ну, расскажи мне о себе, — попросил Фрэнк. — Чем ты занимаешься?

— Наверное, ты удивлен, что я не в военной форме, — поспешно заговорил Герберт. — Действительно, я еще не вышел из призывного возраста, но возраст — это единственное, что у меня в порядке. А вот мое сердце не прошло бы никакое обследование. Оно страдает от всех недугов, о которых когда-либо слышали медики.

  43