Особенно,... 
130 
— Такое возможно?
Дино долго молчал, потом обронил:
— Не знаю. Многие считают, что цена нашей славы слишком высока.
Орнелла задумалась. Несколько лет назад Лесюэр написал оперу «Барды», в которой прославлял Бонапарта. Опера имела большой официальный успех, однако публика встретила ее прохладно: с каждым разом народу в зале было все меньше, и зрители почти не хлопали артистам.
— Расскажи о войне. Что было в России? — спросила Орнелла.
— О войне я говорить не буду. Остался жив, и довольно, — твердо произнес Дино. Потом сказал: — У меня к тебе просьба, Орнелла. Попытайся найти Джулио.
— Джулио? Где и зачем?
Дино коротко, стараясь сдержать эмоции, рассказал о том, что произошло, и добавил:
— Я не знаю, где он. Мне не удалось его отыскать, у меня было мало времени, а в Париже много госпиталей. Я не обнаружил его в списках убитых, хотя это не дает полной уверенности в том, что Джулио жив. В полевом госпитале я назвал его имя, но там была такая неразбериха…
— Не могу поверить! Неужели Джулио стал инвалидом?!
Густо накрашенные ресницы Орнеллы затрепетали, она сжала руки, но несмотря на уже ставшие привычными театральные жесты, Дино видел, что она искренне потрясена случившимся.
— Да. И я очень переживаю за него.
— Я попытаюсь его найти.
— Что в театре? — спросил Дино, стараясь отвлечься от горьких мыслей об участи брата.
— Скоро я начну репетировать «Медею»[14]. Это будет моя первая главная роль. Дюверне верит в меня.
Орнелла не стала рассказывать мужу о закулисных интригах, о том, что оперные знаменитости посчитали ее безродной выскочкой и окружили кольцом ненависти. Ей было не впервой выживать в одиночку, и все-таки иногда плата за осуществление заветной мечты казалась Орнелле слишком жестокой. Она вновь вызывала чью-то злобу, не причиняя никому зла, ее опять вынуждали бороться, давать отпор, и ей не хотелось верить, что именно в этом и заключается основной закон человеческой жизни.
Кто-то открыл дверь гримерной и тут же закрыл, увидев, как яркие шелка Орнеллы слились с серой шинелью Дино. Прощальный поцелуй был долгим, он позволил им вновь почувствовать, что значит вместе улетать на небеса. Через несколько минут Дино ушел, вобрав в себя родной и теплый звук ее голоса, прошептавшего слова любви, а Орнелла осталась в одиночестве, с осознанием того, что эти волшебные мгновения — всего лишь небольшая передышка в бесконечном ожидании и неумолимом течении времени.
Глава 4
Стояла весна, за окном потеплело, но в большом каменном здании было холодно. За месяц, проведенный в госпитале, Джулио успел изучить все трещины на стенах и потолке и переругаться со всеми соседями. Он одинаково ненавидел как тех, кто ему сочувствовал, так и тех, кто пытался его задеть. Он позволял ухаживать за собой только мадам Брио, великодушной женщине, которой удавалось терпеть его злобные выпады. Когда ее муж и трое сыновей записались в армию, она совершенно бескорыстно пошла служить в госпиталь, где неустанно возилась с самыми тяжелыми ранеными.
За окном сияло утро, город начинал жить заново, и, казалось, все — даже мокрая земля во дворе, посеревшие скамейки, облезлые стены — источало свет. Рядом с кроватью Джулио стояли новенькие костыли, но он подчеркнуто не обращал на них внимания. Наверное, он мог бы подняться с постели, опереться на них, проковылять во двор, опуститься на скамейку и погреться на солнышке, но не хотел этого делать. Лежать он уже привык, а переход в новое состояние требовал слишком много усилий.
Джулио презрительно усмехался, когда слышал, как доктора говорили, что он победил гангрену, горячку, пневмонию и бог весть что еще. На самом деле это сделал его молодой, сильный, выносливый организм; сам Джулио был тут совершенно ни при чем.
Он ненавидел свое ослабевшее тело, беспомощную культю, руки без пальцев, ненавидел Дино, который его спас, он ненавидел всех. Оскорблял мадам Брио, которая приносила ему зеркало, чтобы он мог увидеть свое пожелтевшее изможденное лицо, проклинал доктора, который уверял, что с каждым днем он все лучше идет на поправку.
Джулио ощущал себя страшно одиноким, окруженным врагами, которые злорадствуют, зная, насколько плохи его дела. Прежде он думал, что смерть — это что-то внезапное, приходящее извне, но теперь убедился, что она возникает внутри, коварно разрушает, издеваясь и глумясь.
130 
