36 
— Знаю, — поморщившись, ответила Дороти, — но что же тут поделаешь? Мало мне своих четверых ребятишек — приходится заботиться еще о троих эвакуированных. А помогает мне всего одна девушка пятнадцати лет от роду — очень старается, но, откровенно говоря, ей самой еще нянька нужна. И этого мало — еще мое Общество!.. Мона, но что же мне делать с Мейвис Гантер?
— А что она натворила? — спросила Мона.
— То, что она творит, в газетах называется «саботаж», — ответила Дороти. — Я просто вне себя: она увела у меня двух лучших участниц! На них я всегда могла положиться — не только отлично вяжут, но и варенье варят, и вообще делают все, что попросишь!
— Увела? Как?
— Чистым шантажом. Право, было бы смешно, не будь это все так противно. Одна — миссис Уотсон: помнишь, полная такая, живет на Вязовой аллее?
— Помню.
— У нее есть дочка, слабого здоровья, но большая умница. Мать ее обожает и очень хочет, чтобы девочка получила приз в воскресной школе. Так вот, миссис Уотсон передали — разумеется, через третьи руки и в самых обтекаемых выражениях, — что, если она не бросит ОПФ и не перейдет в Вязальный клуб, на приз ее Вера может не рассчитывать.
— Невероятно! — воскликнула Мона. — Она что, с ума сошла?
— Ничуточки. Просто у Мейвис Гантер такой ум.
— А вторая женщина?
— Это миссис Янг, ты, скорее всего, ее не знаешь. Сама она прекрасный человек во всех отношениях, но муж у нее пьяница и бездельник, постоянно сидит без работы. Уже некоторое время они получают помощь от прихода, иначе ее детям просто пришлось бы голодать. Ей передали: если не сделает того, чего Мейвис Гантер от нее хочет, церковной помощи больше не увидит.
— Господи, Средневековье какое-то! — воскликнула Мона. — С этим надо что-то делать!
— Да, но что? — вздохнула Дороти. — Деревенские жители рассуждают здраво. Понимают: что бы там ни было, а Артур все равно будет их лечить на совесть, я им тоже мстить не стану, — вот и, памятуя, с какой стороны у бутерброда масло, или как там по пословице, подчиняются ей.
— И кто стал бы их за это винить?
— Я их винить точно не стану, — ответила Дороти, — но знаешь, Мона, эту женщину я уже просто убить готова!
— Мне особенно жаль ее мужа.
— Стенли Гантера? Да у меня сердце кровью обливается, как подумаю о нем. Только представь себе, изо дня в день засыпать и просыпаться рядом с этой тварью!
— С ним она все такая же мерзкая? — спросила Мона. — Я помню, как она его тиранила в былые годы.
— Ты не поверишь — еще хуже стала! — ответила Дороти. — Чего только ему не говорит, и все на людях, никого не стесняясь! Как змея, подползет, когда он меньше всего этого ожидает, и прямо плюется ядом! Почти не скрывает удовольствия, когда ей удается выставить его дураком в глазах у всей деревни или как-нибудь унизить перед его друзьями!
— Убийство — для таких слишком мягкое наказание, — проговорила Мона. — Знаешь, Дороти, теперь я понимаю, что люди везде одинаковы. Такие, как Мейвис Гантер, встречались мне в самых разных слоях общества, — и везде одно и то же: жестокость, страсть к мучительству и стремление к власти любой ценой.
— Да, власть — вот чего она хочет, — задумчиво ответила Дороти. — Потому она меня и ненавидит. Хотя я ведь не напрашивалась — это леди Бьюмонт, жена главного мирового судьи, предложила мне организовать в нашей деревне отделение ОПФ. Надо было отказаться, но я подумала: это ведь наш долг. Мы так мало можем сделать, чтобы помочь фронту!
— Мало? — воскликнула Мона. — Бог с тобой! Не сомневаюсь, ты делаешь больше многих и многих — и уж точно больше всех здесь, в Литтл-Коббле.
— И все же это гораздо меньше, чем нужно, — ответила Дороти. — Но если бы ты знала, какие войны у нас тут ведутся! Представляешь, что сказала Мейвис Гантер на последнем собрании Вязального клуба? Твоя мать мне передала. Кто-то из женщин предложил связать что-нибудь для летчиков — и знаешь, что она ответила? «Это еще к чему? Ведь никто из нашей деревни не служит в ВВС!»
— Вполне в духе Мейвис Гантер, — заметила Мона.
— Однако расскажи о себе. Я хочу забыть о Литтл-Коббле, обо всех наших заботах и мелочных дрязгах. Расскажи, чем ты занималась все эти годы! Я привыкла думать, что ты веселишься и наслаждаешься жизнью в самых живописных и увлекательных уголках мира!
— Понимаю, так казалось тем, кто сидел дома, — вздохнула Мона. — Но на самом деле, поверь, ничего особо увлекательного в моей жизни не было. Развлечения быстро надоедают, а все живописные места либо замусорены апельсиновой кожурой, либо пахнут туземцами, жующими чеснок.
36 
