Лёгкий, ненавязчивый романчик 
80 
— Это из-за моего брата, — медленно проговорил он. — Вчера мы узнали, что он попал в плен в Ливии.
— Какой ужас! Сочувствую.
— Мы с ним уже довольно давно не виделись… так получилось. Они с Мейвис, что называется, не сошлись характерами. Но я решил, что должен поехать навестить его жену, что это мой долг. Она живет в Плимуте. Живут они бедно, брат служил в армии, но получал очень мало и не мог как следует обеспечивать семью…
Говорил он тихо, прерывисто, так что Мона с трудом разбирала слова, а потом и вовсе замолчал.
— А миссис Гантер не хотела, чтобы вы к ней ехали? — догадалась Мона.
— Она никогда не любила ни Джона, ни его жену. Считала, что это введет нас в ненужные расходы. Наверное, была права, но в тот момент я думал иначе, и это… это ее убило.
Лицо его снова исказилось от боли.
Мона стряхнула пепел, а затем заговорила — мягко, но решительно:
— Не все ли равно, что ее убило? Может быть, просто настал ее час. Не знаю, верите ли вы в предопределение, но я верю. Не знаю, что заставило миссис Гантер ехать слишком быстро, но это произошло, и теперь уже поздно об этом сожалеть.
— Вы не понимаете! — воскликнул Стенли Гантер. — Это преследует меня! Я никогда не смогу об этом забыть! Никогда не сотру память о тех последних секундах, когда мы кричали друг на друга! Бедная Мейвис! Я обидел ее, она сказала мне… она…
Моне представилось, как Мейвис Гантер тянет из могилы костлявую руку, чтобы порабощенный ею муж оставался рабом и после ее смерти.
От этой картины она вздрогнула, как от кошмара. Что-то подобное происходит и в ее собственной жизни, ведь в Аббатстве ее ждет Чар, требуя за грехи прошлого принести в жертву будущее.
А затем, словно тихие звуки небесной музыки, словно прохладная рука, ложащаяся на разгоряченный лоб, в душе ее пробудилось воспоминание о сегодняшнем рассвете.
О том волшебном мгновении, когда весь мир вдруг сделался для нее прозрачным и исполненным гармонии; когда она поняла чудо Вселенной, пронизанной потоками жизни, безостановочно мчащейся по своему пути — вперед, вверх, вдаль…
Сейчас она этого не видит, но это чудо никуда не исчезло. Вот и сейчас жизнь, мощная и всепобеждающая, струится сквозь ее хрупкую телесную оболочку. И Стенли Гантер — он тоже в этом потоке жизни, только не чувствует этого и не замечает. Но как ему объяснить?
«Что же мне сказать?» — мысленно спросила она, и тут же ей явился ответ.
Сейчас Стенли не помнит о том, что он священник, значит, и ей нужно об этом забыть. Его духовное призвание пока отложим в сторону, перед ней просто слабый, измученный человек, и та же слабость, что прежде заставляла его подчиняться жене, сейчас ясно проявилась в хрупкости его веры.
Перед ней — просто человек, стонущий от страшной муки, зовущий на помощь, и лишь тогда она сможет достучаться до него, когда отложит все мысли о его высоком призвании, подойдет к нему как к утопающему и — как ни странно это прозвучит — бросит ему спасательный круг.
Чтобы вырвать его из когтей отчаяния, нужны решительные меры, подобно тому как пощечина отрезвляет во время истерики.
— Я-то думала, вы христианин! — резко сказала Мона.
Стенли Гантер уставился на нее в изумлении; но, прежде чем он успел раскрыть рот, она продолжила:
— Вы христианин и, значит, верите в будущую жизнь. Где бы ни была ваша жена сейчас, несомненно, теперь она лучше понимает смысл страданий и неудач, с которыми встречаемся мы здесь, в нашем мире. Если вы не знаете, поймет ли, простит ли она вас, могу заверить: поймет и простит. А для вас здесь найдутся занятия и получше, чем сидеть и предаваться унынию.
— «Занятия получше»?! — горько повторил Стенли Гантер. — Но ведь я — безнадежный грешник!
— Как и все мы, — ответила Мона.
Она говорила и говорила с искренностью, исходящей из самых глубин ее души, порой обращаясь не столько к человеку, сидящему перед ней и жаждущему утешения, сколько к самой себе, однако вскоре заметила почти с отстраненностью наблюдателя, что опасность нервного срыва отступает.
Стенли Гантер выпрямился в кресле; он внимательно слушал Мону, и мертвенная бледность его постепенно уходила. Наконец, когда она умолкла, он тихо проговорил:
— Вы меня совсем застыдили.
— Глупости! — ответила Мона. — Стыдиться вам стоит только одного.
— Чего же?
— Потерянных возможностей. Буду откровенна с вами, викарий. Я хорошо помню, как весело жилось в Литтл-Коббле много лет назад, когда вы все время что-то для нас придумывали. Чего только вы не устраивали! Танцевальные вечера, детские праздники, крикетные матчи, даже катания на коньках, когда озеро замерзало. За каждым из этих мероприятий стояла какая-то серьезная цель, но, боюсь, о ней мы не вспоминали. Эти развлечения вносили в нашу жизнь радость, укрепляли дружбу, благодаря им вся деревня становилась одной семьей!
80 
