66 
Таким образом, Николай из Саксхема получил окончательный расчет, а его подлежавшее конфискации поместье в Суффолке Ричард разрешил передать верному Альберику, с единственным условием, что феодальная повинность за него будет увеличена с четырех полностью экипированных тяжеловооруженных всадников до десяти. Альберик был без ума от гордости и радости. Для своего герба он выбрал котомку бродячего торговца с торчащими из нее десятью копьями.
Коронация Ричарда состоялась в сентябре, с большей пышностью и великолепием, чем когда-либо раньше. Я сожалела, что моему сыну предстояло так недолго радоваться приему, оказанному ему английским народом, и свидетельствам его горячей преданности. Сам он не потратил ни пенни и был крайне недоволен расточительностью других.
— Если они не находят лучшего применения своим деньгам, то я знаю, что делать со своими, — ворчал он. — А за тот балдахин заплачено целое состояние! Этих денег хватило бы на вооружение десятка рыцарей. Неужели без него я буду менее королем, чем есть? А гильдия портных поставила столько дармового вина, что им можно напоить всех лондонских пьяниц!
Ричарда радовали только подарки лично ему; любого короля, менее одержимого целеустремленным тщеславием, они обеспечили бы на долгие годы. Даже я не догадывалась о том, насколько громадно богатство Англии и как велика популярность Ричарда. Помимо его величественной фигуры и красоты — а это всегда надежный ключ к сердцу простых людей — у него была репутация настоящего воина. Улицы Лондона день и ночь звенели песнями о его отваге — во многом это была чистая правда, порой в них встречались преувеличения, а то и просто выдумки. А подарки текли рекой. Простые люди, видевшие в Ричарде сына Генриха Законника и символ своей безопасности, залезали в свои засаленные кошельки и деревянные сундуки. Знатные бароны видели в нем странствующего рыцаря, который скоро отправится в крестовый поход, а они снова смогут незаконно властвовать, как в былые времена, наполняя шелковые кошельки и ларцы с драгоценностями. Даже евреи, рискнувшие выйти из своего защитного мрака, несли ему подарки, что привело к немедленно последовавшей небольшой трагедии. Ричард принимал их подарки милостиво, даже с подчеркнутым интересом — он принял бы подарок и от самого сатаны, — но некоторые чиновники, помнившие о том, что закон запрещал женщинам и евреям участвовать в церемонии, и кое-кто из толпы, всегда готовые учинить драку, оттеснили евреев в сторону. Дело не обошлось без бесчинств и кровавой резни, правда в незначительных масштабах. Ричард разгневался, но среди всеобщего ликования происшествие тут же было забыто.
Как только закончились церемонии и празднества, Ричард пришел ко мне, в великолепные новые апартаменты в Вестминстере, коротко, но очень тепло поприветствовал меня и упал в кресло.
— Ну, вот, слава Богу, лицедейство закончилось. Четыре дня мы не знали покоя, и, по-моему, все довольны тем, что я — король Англии. Мне нужно поговорить с тобой, мама.
— Я вся внимание, ваше величество, — весело сказала я, но интуиция подсказывала, что он пришел с каким-то серьезным поручением.
Вид сына внушал мне смутное опасение за его здоровье — впервые за все время. Скука и безграничное нетерпение, которое ему приходилось, по крайней мере отчасти, обуздывать, изнурили его больше, чем любые физические усилия. На его лице были написаны усталость и напряжение, почти смятение. Я уже не раз убеждалась в том, что в подобных случаях Ричард обращался только ко мне, и, подозревая, что он пришел с какой-то просьбой, была готова выполнить ее без вопросов и колебаний.
— Тебе известно — не так ли? — что я намерен отправиться в Палестину, как только соберу людей и достаточное количество снаряжения. Я только что виделся с Лонгшамом и Хью Даремским, они отправляются собирать деньги. Лонгшам разработал грандиозный план использования для этой цели еврейского бунта в Йорке — но сейчас я не буду вдаваться в подробности. Если ты согласишься выполнить мою просьбу, — он непроизвольно указал на меня пальцем, — то сможешь быстро добыть для меня значительную сумму. Не отрицаю, что это связано с некоторыми неудобствами.
«Мои драгоценности», — подумала я, почувствовав укол боли. Какой абсурд! Я была увешана французскими драгоценностями, как церковный алтарь, но после развода с Людовиком у меня все отняли, и я пришла к Генриху ни с чем, как паршивая собака последнего лудильщика. Когда я стала королевой Англии, Генрих снова увешал меня бриллиантами. А потом все отобрал. Кое-что мне недавно вернули, и вот теперь…
66 
