72 
Уже смеркалось, когда герцогиня вернулась в Памплону. Ее ожидали на два дня раньше, и в последние сорок восемь часов безмятежность Беренгарии сменилась беспокойным нетерпением. Она первая услышала стук лошадиных копыт по подъемному мосту и воскликнула: «Наконец-то!» Спустя пять минут дверь открылась, и вошел гигант негр, держащий на руках нечто, похожее на большого, тепло укутанного ребенка. Из-под отороченного богатым мехом капюшона виднелось бледное маленькое лицо с резкими чертами. Все тело было закутано в бархатную пелерину, подбитую мехом, из-под которой торчали две крохотные ноги в башмаках из мягчайшей кожи. Беренгария устремилась вперед с возгласом:
— О, Анна, я уж думала, не случилось ли что с тобой. Мы ждали тебя два дня назад. О, как мне тебя не хватало!
— Дорогая моя, — послышался мелодичный, слегка хрипловатый голос, — такая встреча любого поставит на ноги. Отпусти меня, Бланко.
Тот повиновался, и я опять почувствовала приступ тошноты, которую у меня всегда вызывал вид уродства. То была герцогиня Апиетская, которой предстояло сопровождать нас в Сицилию, на Кипр и в Святую землю! Если, конечно, мне не удастся это предотвратить.
С трудом подавляя дрожь отвращения, я пожала ее маленькую, похожую на клешню руку и сказала, что рада ее видеть. Она чуть присела в безукоризненном для ее возможностей реверансе и с изысканной учтивостью и тактом, в точных выражениях высказалась о моем почти легендарном прошлом.
— Я так много слышала о Леди Золотой Башмак, — вымолвила она и добавила, что считает за честь видеть меня в Памплоне.
— А где же Блондель? — спросила Беренгария.
— Он пошел взглянуть на медведя. Надеюсь, что в отсутствие хозяина с ним хорошо обращались.
— Ну, значит все в порядке, — заметила принцесса и снова превратилась в воплощение безмятежности, словно окутавшей ее невидимым покровом. Но на маленьком белом лице горбуньи мелькнуло выражение, совершенно необъяснимо напомнившее мне Ричарда, когда он надевал свою лисью маску.
Беренгария повернулась ко мне:
— Теперь мы можем отправляться в дорогу. Скажем, послезавтра… Ты должна посмотреть мое свадебное платье, Анна, — она обернулась к сестре, — оно такое красивое! Шнурованное, как те, которые раньше осуждали в проповедях.
— Завтра посмотрю, — ответила та, — а теперь мне нужно лечь. Я совсем обессилела. Меня под конец пришлось нести в паланкине. — Последнюю фразу она проговорила в тоне иронического самоосуждения.
После ужина в будуаре появился менестрель Блондель со своей лютней. Я опознала его мгновенно, не испытав ни малейшего удовольствия. Без всякого усилия воображения можно было заполнить небольшой пробел, до сих пор существующий между расторгнутой помолвкой и новой. Ричард говорил мне, что посланец Санчо приезжал в Руан с очередным предложением о браке, когда никто, кроме Филиппа, еще не знал о том, что с помолвкой Алис покончено. Менестрель спешно отправился обратно в Памплону с этой скандальной новостью, и хотя я должна честно признать, что никто здесь не выказывал никаких признаков того, что тайна известна, они, несомненно, упивались анекдотом о том, как сцепились друг с другом король и принц Англии, а французская принцесса «визжала, как недорезанная свинья».
Эта мысль не давала мне покоя еще больше, чем несколько недель назад, когда я с тревогой ждала, что тайное станет явным. Если живешь, прислушиваясь к слухам, а потом постепенно успокаиваешься, появляются чувство стыда и ощущение шока, когда оказывается, что все это время ты жила иллюзией. Но я старалась быть рассудительной. Глупо возмущаться тем, что привело к столь счастливым результатам и дало Ричарду такую красивую и достойную невесту, а также деньги, которые для него так много значили. В то же время я чувствовала, что винить следовало Санчо. Если предположить, что он использовал юношу как шпиона и воспользовался его сведениями для собственных целей, то ему не следовало оставлять того в живых, так как мальчишке ничто не мешало болтать об этой тайне всюду, где бы ему ни вздумалось. Мы как следует поразмышляем об этом в Аквитании!
В тот вечер я с предубеждением смотрела на обитателей будуара и в особенности на этого красивого, светловолосого юношу с таким приятным голосом и тонкими пальцами, легко касавшимися струн.
Я настроилась на то, что не стану разделять с этими двумя людьми, одна из которых вызывала во мне физическое отвращение, а другой душевный непокой, ни тесную близость на корабле во время морского перехода, ни жизнь в лагерном шатре, ни марши по военным дорогам. На следующее утро, оказавшись во время завтрака рядом с герцогиней, выглядевшей нисколько не менее изнуренной, чем накануне, я укрепилась в своем решении. Мой завтрак был испорчен, а надо признаться, что после шестнадцати лет заточения, в течение которых о моем питании заботился Николай из Саксхема, я была склонна едва ли не к обжорству. С возрастом и после долгого вынужденного воздержания я утратила вкус ко многому и потому хваталась за все, что доставляло мне радость, в том числе и за еду. Мысль о том, что в ближайшие месяцы мне придется разделять стол — а возможно, и постель — с этой уродиной, была невыносимой. Как и мысль о том, что, по-видимому, единственным нашим источником развлечений будет слишком много знающий светловолосый менестрель.
72 
