Ответом было молчание. Виктор усмехнулся.
– Я даже знаю, о ком. И знаю, почему ты молчишь: ведь я услышу, как ты врешь самому себе… Горыныч, куда ты меня ведешь? Кому пообещал мою жизнь? Ведь не раславскому воеводе…
Вздох. Отчаявшись разговорить Ариса, пленник умолк, и теперь смотрел прямо перед собой и слушал песню. Музыка стала другой, тоска и слезная грусть в ней сменились призывом: то ласковым, то настойчивым. Мужчины ускорили шаг, и Виктор более не оглядывался.
Деревья расступались, в просветах между ними блестела серебром обширная гладь озера. Мужчины не остановились на опушке, а я осталась в тени и, обняв руками ствол молодого клена, прячась за ним, смотрела, не в силах ни отвести взгляд, ни решиться выйти из спасительной темноты.
Белые силуэты, легкие и бесшумные, словно призраки, водили хоровод на широкой лужайке у воды. Не слышно было шагов, только музыка – дивная, зовущая…
Девичий смех звонким колокольчиком разбил тишину, и я вдруг поняла, что слова песни мне знакомы. И в хороводе под полной луной собрались вовсе не привидения.
Русалки танцевали, взявшись за руки. Их головы украшали пышные венки с белыми звездами ночных цветов, длинные волосы блестящими волнами взвивались и опадали в такт движениям. Простые белые платья до пят почти не скрывали изящных линий девичьих тел. В центре круга, укутанная пелериной светлых волос, стояла певунья с букетом голубых цветов в руке. Лица ее я не видела, и ощущала дикое желание выйти из тени, чтобы заглянуть в глаза той, чей чарующий голос разносился над озером и замершим ночным лесом.
Прижавшись щекой к шершавой коре, я изо всех сил пыталась не поддаться колдовству и остаться на месте. Хотя бы остаться, потому что убежать бы уже не смогла.
Арис и Виктор вышли из-под деревьев. Свет луны облил их, ярко обрисовав две замершие фигуры. Русалки оглянулись – одна, другая. Красавицы в легких платьях призывно протягивали руки, улыбались, смеялись, не прерывая танца… Горыныч разрезал веревку на руках Виктора, но тот вряд ли понял, что свободен. Он смотрел и смотрел на светловолосую певунью – просительно и жадно, и та словно услышала сквозь песню его мольбу. Качнулась, прижала к груди голубой букетик и – обернулась.
Изящный бледный профиль, черные омуты под ресницами. Протянутые руки. Губы едва шевелятся, но голос не смолкает, не становится тише, только новые нотки слышатся в нем: радость, страсть, обещание. Виктор вытягивает руки навстречу, улыбается и, не веря своему счастью, не сводя глаз с певуньи, делает первый шаг.
Русалки подбегают к нему, весело смеются, гладят по волосам, легонько касаются губами то его щеки, то пойманной ладони, и тут же со щебетом беззаботных пташек бросаются к Арису.
Тот отступает назад. Молча. Девицы окружают его, и на миг за призрачно-белыми силуэтами фигура Горыныча исчезает, словно растворяется, но… В голосах жительниц озера слышится издевка, насмешка. Взявшись за руки, они возвращаются в хоровод, оставив Горыныча одиноко стоять посреди луга. Кружатся, кружатся… Черный плащ Виктора мелькает среди их белых одеяний грязным вороньим крылом, но колдун счастлив, колдун улыбается, колдун танцует то с одной красавицей, то с другой, не замечая, как все ближе и ближе подходит к плещущемуся у берега серебру. А песня звучит все громче, и все больше в ней неудержимого восторга, невероятного, невыразимого счастья, и хочется окунуться в это счастье, хотя бы ладонью зачерпнуть…
Чьи-то руки схватили за плечи, я дернулась и тут только поняла, что давно уже вышла из-под клена и стою на влажной от недавнего дождя лужайке. И не увидь меня Арис, не останови – плясала бы сейчас в русалочьем хороводе, если б жительницы озера и вправду пустили меня в свой круг.
Брат Василины уже стоял по колено в воде, две длинноволосые красавицы, обнимая его, целуя, постепенно заводили колдуна все глубже и глубже. Я услышала смех того, кто несколько дней был нашим пленником, и тут же еще три русалки с веселым визгом прыгнули на него. Виктор не удержался на ногах, раздался громкий всплеск, вода всколыхнулась и скрыла баловниц-сестричек и их почти добровольную жертву.
Другие жительницы Прутка тоже уходили в воду, не обращая внимания ни на меня, ни на Горыныча. Только одна оглянулась на миг – та, что пела. Арис вздрогнул, дернулся, словно собирался побежать к ней, но сдавил до боли мои плечи и остался на месте. Последняя русалка нырнула, расплескав отражение полной луны, и песня стихла.