40 
— Ошибаюсь? — Женевьева невинно посмотрела на него. — Но почему?
— Знаете ли вы, чего я сейчас хочу больше всего на свете? Завести вас в какой-нибудь укромный уголок, где нам никто не помешает, и заняться любовью. И так, чтобы на этот раз мы вместе получили удовольствие.
От такой шокирующей откровенности у Женевьевы перехватило дыхание. Это просто неслыханно!
— Вы не посмеете этого сделать. — Она нервно облизнула губы.
— Вы думаете, я не посмею этого сделать? О, как вы меня плохо знаете!
— Неужели вы считаете, что это возможно? Неужели думаете, мы с вами можем уподобиться гостям принца?
Он убрал руку от лица, но Женевьева все равно не могла увидеть выражение его глаз за опущенными веками.
— Больше всего на свете я хочу оказаться с вами в комнате, где есть широкая кровать. Без кровати мне будет трудно выполнить свою работу. — Бенедикт задыхался от страсти.
— Выполнить свою работу? — с трудом сдерживая смех, переспросила Женевьева. — Значит, так вы это называете?
Нет, причиной ее смеха были не слова Бенедикта. Ей хотелось смеяться от счастья. Ей, наивной и неуверенной в себе Женевьеве Форстер, удалось соблазнить холодного и неприступного Люцифера. Пробиться сквозь его эмоциональную защиту, и теперь он весь в ее власти. Она не могла поверить, что ей это удалось. Эта мысль опьяняла ее. Хотелось нарушить все запреты вместе с этим красивым и обаятельным мужчиной. Мужчиной ее мечты. Еще никогда она не пускалась в такое рискованное любовное приключение.
— Знаете ли вы, что сейчас я представляю? Вряд ли. И боюсь, после того, как признаюсь, ваше отношение ко мне изменится. И не в лучшую сторону. Может, вы даже возненавидите меня. Ну уж точно станете презирать. У меня перед глазами проходят различные картинки нашей с вами бурной ночи любви. Разные способы… — Бенедикт замолчал.
— Разные способы? — растерянно переспросила Женевьева. По правде говоря, она не была искушена во всем, что касалось любви, и ничего не знала о разнообразии способов получения наслаждения. — А разве бывают разные способы? — Она тоже замолчала, смутившись. — Это все звучит… так заманчиво, так интригующе.
Глаза Бенедикта вспыхнули.
— Осторожнее! Вы играете с огнем, Женевьева, — сдавленным от страсти голосом предупредил он.
Да, она и сама понимала, что играет с огнем, и это совершенно неудивительно. Гораздо удивительнее то, что холодный и отстраненный Люцифер тоже включился в эту игру с огнем. Странное дело, Женевьева, относившаяся ко всем без исключения мужчинам с настороженностью и страхом, полностью ему доверяла, чувствовала себя с ним в безопасности.
— А вы не хотите, чтобы я играла с огнем? — игриво спросила она. — Предлагаете вернуться назад? Считаете, что наше отсутствие слишком затянулось и стало уже неприличным? Боитесь общественного мнения?
— Нет! — воскликнул Бенедикт. Ноздри его раздувались от страсти. — Я ничего не боюсь и не думаю, что принц и его гости заметят, если мы будем отсутствовать еще какое-то время. Смею вас уверить, им сейчас не до нас.
Притянув к себе, он порывисто обнял ее. Но даже в этот миг, в порыве страсти не забыл о ее больной руке, стараясь даже случайно не задеть ее. Его возбуждение нарастало с каждой минутой. Их бедра соприкоснулись, когда губы слились в поцелуе.
Ее податливые нежные губы пахли медом и вином. Он никак не мог оторваться от них и покрывал бесчисленными поцелуями. Он совсем уже не мог сдерживаться, им овладела прямо-таки животная страсть. Еще ни одна женщина не возбуждала его так сильно. Плоть налилась кровью и пульсировала от нетерпения. Женевьева гладила густые черные волосы у него на затылке. Это возбудило его настолько, что он не выдержал и громко застонал. Они снова слились в поцелуе. Что это был за поцелуй! Казалось, в нем соединились лед и пламень, муки ада и блаженство рая.
Бенедикт испытывал невероятное наслаждение, потому что наконец-то мог утолить свою жажду. Жажду обладания, которая мучила его уже два дня. В этот вечер Женевьева была необыкновенно хороша. Ослепительно красива. За возможность обладать этой женщиной он готов был отдать все на свете.
Но при этом Бенедикт испытывал поистине адские муки. Ничего не поделаешь, терраса в Карлтон-Хаус не предназначена для любовных утех, он боялся, что не сможет полноценно заняться с Женевьевой любовью.
Но никакие преграды не могли помешать им. Ей удалось сломать его эмоциональную защиту окончательно и бесповоротно. Еще никому и никогда это не удавалось. Бенедикт не мог противостоять своему влечению к этой женщине. Да и не хотел. В эту минуту для него не существовало ничего, кроме нежных губ Женевьевы, которые он покрывал бесчисленными поцелуями, а пышные груди осторожно ласкал кончиками пальцев.
40 
